Чрезвычайный и Осторожный подались вперед, даже не
переглянувшись.
– По-лиииция! По...
– Сэр! – поспешил Чрезвычайный.
– Держитесь! Вы собираетесь упасть на...
Слепой дернул головой в направлении голоса Чрезвычайного, но
не остановился. Он отклонился назад, размахивая свободной рукой и палкой,
напоминая при этом самого Леонарда Бернстайна, пытающегося дирижировать
Нью-Йоркским филармоническим оркестром после того, как выкурил порцию или две
крэка.
– По-лиииция! Они убили мою собаку-поводыря! Они убили
Дейси! ПО-ЛИИИЦИЯ!
– Сэр...
Осторожный подошел к несчастному слепому. Шатающийся из
стороны в сторону безутешный человек опустил свободную руку в карман плаща, но
вынул оттуда вовсе не два билета на гала-концерт, организуемый Обществом
слепых, а револьвер сорок пятого калибра. Он направил его на Осторожного и
дважды нажал курок. Выстрелы были приглушены и неясны в этом тесном и почти
закрытом со всех сторон холле. Зато было много голубого дыма. Осторожный
получил пули почти в упор. Он осел на пол с продырявленной грудью, а его китель
был обожжен и продолжал тлеть.
Чрезвычайный замер перед нацеленным на него дулом в руках
слепого.
– Ради Бога, пожалуйста, не делайте этого, – сказал
Чрезвычайный очень тонким голосом. Он звучал словно голос маленького ребенка.
Но слепой выпалил еще дважды. Стало еще больше голубого дыма. Выстрелы были
чрезвычайно точными для незрячего человека. Чрезвычайный упал навзничь на паркет
холла, дернулся в конвульсии и затих.
В Ладлоу, в пятистах милях от Нью-Йорка, Тад Бомонт
беспокойно повернулся во сне.
– Голубой дым, – пробормотал он. – Голубой дым.
За окном спальни девять воробьев сидели на телефонном
проводе. К ним присоединилось еще добрых полдюжины. Птицы сидели, тихие и
незаметные, над наблюдателями в патрульной полицейской машине.
– Мне они больше не понадобятся, – сказал во сне Тад. Он
неуклюже потянулся одной рукой к своему лицу, а другую руку вскинул вверх.
– Тад, – сказала Лиз, садясь в кровати. – Тад, ты слышишь?
Тад ответил что-то невнятное, продолжая спать.
Лиз посмотрела на свои руки. Они покрылись гусиной кожей.
– Тад? Опять эти птицы? Ты опять слышишь их?
Тад ничего не сказал. За окном воробьи дружно взлетели и
скрылись во мгле, хотя время для их полета было совсем неподходящим.
Ни Лиз, ни оба полицейских в машине не заметили их.
Старк отшвырнул черные очки и палку в сторону. Холл был
наполнен едким дымом. Кольт Старка был заряжен разрывными пулями. Две из них
прошили полисменов навылет и сильно разнесли стену коридора. Он подошел к двери
квартиры Филлис Майерс. Он был готов вызвать ее наружу, но она оказалась как
раз за дверью, и Старк смог коротко сказать ей то, что должно было успокоить
леди в наибольшей степени.
– Что тут происходит? – прокричала она испуганно. – Что
случилось?
– Мы взяли его, мисс Майерс, – ласково ответил Старк. – Если
вам хочется сделать фотографию, делайте это чертовски быстро и запомните, что я
никогда ничего вам не разрешал специально.
Она держала дверь на цепочке, когда приоткрыла ее, но все
было о'кей. Когда она приложила свой большой карий глаз к объективу, Старк
послал в него пулю.
Закрывание ее глаз – вернее, того одного, что еще
существовал – здесь было не обязательным ритуалом, поэтому Старк повернулся и
кинулся к лифтам. Он не медлил, но и не бежал. Одна из квартирных дверей
приоткрылась – казалось, все только и занимались таким развлечением этим
вечером – и Старк погрозил револьвером кроличьей морде с выпученными глазами,
когда увидел ее. Дверь квартиры тут же захлопнулась. Он нажал кнопку вызова
лифта. Дверь открылась тут же, чего можно было ожидать в ночное время, когда
одновременно работают три лифта. Старк швырнул револьвер через плечо на пол.
Спустившись на первый этаж, Старк прошел мимо уже второго отключенного им за
этот вечер швейцара (которого он нокаутировал тростью, украденной у слепого на
Шестидесятой улице) и вышел из подъезда.
Солнце всходило в гостиной Рика Коули, когда зазвонил
телефон. Рику было пятьдесят, и он был красноглазым, осунувшимся и полупьяным.
Он снял трубку сильно дрожащей рукой. Он еле сознавал, где он находится, и его
усталый, отключившийся мозг пытался внушить ему, что вообще все это происходит
во сне. Не был ли он всего три часа назад в бюро морга на Первой авеню,
опознавая там израненное тело своей бывшей жены, всего в каком-то квартале от
шикарного маленького французского ресторана, где обслуживали не просто
клиентов, а только друзей? Была ли за его наружной дверью полиция, потому что
человек, убивший Мириам, мог также попытаться проделать это с ним? Неужели все
это правда? Конечно же, нет. Несомненно, сон... и, может быть, звонок вовсе не
телефонный, это всего лишь автоматический будильник у постели. Как правило, он
ненавидел эту треклятую штуковину... неоднократно швырял ее подальше от себя.
Но в это утро он бы расцеловал ее, даже по-французски.
Рик, однако, еще так и не проснулся до конца. Наконец, он
пробормотал в трубку:
– Хэллоу?
– Это человек, перерезавший глотку вашей жене, – произнес
бесстрастный голос, и Рик вдруг сразу очнулся. Все его робкие мечты о
сновидениях вместо реальных событий молниеносно исчезли. Это был тот голос,
который вам лучше слышать только во сне... но никогда – в обычной своей жизни.
– Кто вы? – услышал Рик свой слабый испуганный голосок.
– Спроси Тада Бомонта, кто я, – сказал мужчина. – Он все
знает про это. Передай ему, что я сказал: «Ты разгуливаешь вокруг мертвых». И
скажи ему, что я еще не приготовил дурацкой начинки.
Рику послышался клик опускаемой незнакомцем трубки,
секундная тишина и сигналы, что линия освободилась.
Рик тоже опустил трубку, посмотрел на телефон и вдруг
разрыдался.
В девять часов утра Рик позвонил в контору и сообщил Фриде,
что она и Джон могут идти домой – у них сегодня и до конца недели выходные дни.
Фрида захотела узнать, почему, и сам Рик удивился тому, что не смог сказать ей
какую-нибудь ложь или полуправду. Что-нибудь типа того, что Рик был замешан в
раскрытии запутанного и серьезного преступления – скажем, воровства или
растления детей. Но не не в силах и рассказывать все подробно, пока не пройдет
первый шок.
– Мириам мертва, – ответил он Фриде. – Ее убили в ее же
квартире этой ночью.
Фрида коротко вздохнула и в ужасе воскликнула:
