«Если я нажму еще сильнее, – подумал Тад, – это все просто
развалится».
«Теряешь... теряешь необходимую связь. Там нет птиц. ТАМ НЕТ
ЧЕРТОВЫХ ПТИЦ! Ох ты сукин сын вылезай из моей головы!»
Вдруг рука Тада отдернулась. В то же время карандаш
подпрыгнул и выскочил из пальцев словно под влиянием гипнотизера, и Тад схватил
его ладонью, как кинжал.
Он опустил его вниз – Старк опустил его вниз – и вдруг
карандаш снова скрылся уже в левой руке, в мягкой ладони между большим и
указательными пальцами. Кончик графитного стержня, частично стертый за время
записи мыслей Старка, выскочил и прошел сквозь ладонь Тада почти наружу.
Карандаш устремился за графитом и треснул. Лужица крови вдруг заполнила
образовавшееся углубление в карандаше на месте графита, пропитала весь корпус –
и вдруг та сила, которая все это сделала, ушла. Резкая боль пронзила руку Тада,
из которой, наконец, выпал окровавленный карандаш.
Тад закинул голову назад и с стиснул зубы, чтобы удержаться
от отчаянного воя, который раздирал ему горло, стараясь вырваться наружу.
У кабинета была оборудована маленькая ванная комната и,
когда Тад смог передвигаться, он прошел туда, чтобы осмотреть свою рану под
ярким верхним светом флюоресцентной лампы. Рана выглядела словно пулевая –
абсолютно круглая дыра, окаймленная обгорелыми кромками. Потемнелость
напоминала скорее порох, чем графит. Тад перевернул ладонь у увидел ярко
красную точку, размером с головку спички на тыльной стороне. Кончик карандаша.
«Как же близко он дошел до конца своего пути», – подумал
Тад.
Он лил холодную воду, пока его рука не окоченела, а потом
взял из аптечки бутылочку с перекисью водорода. Он не мог держать ее в кулаке и
прижимал к себе средней частью руки, пока другая рука вытаскивала из бутылочки
пробку. Затем он залил дезинфектант в рану, наблюдая, как жидкость начинает
забеливаться и пениться, со стиснутыми от боли зубами.
Тад поставил перекись на место, а затем перебрал еще
несколько пузырьков с медицинскими составами, изучая их наклейки. У него
случались сильные приступы болей в спине после его падения на горных лыжах два
года назад, и добрый старина Хьюм выписал ему перкодан. Тад принимал эти пилюли
очень редко, поскольку они явно действовали на него как снотворное, и ему было
почти невозможно что-либо писать после их приема.
Наконец Таду удалось обнаружить пластмассовую упаковку с
пилюлями позади крема для бритья, которому было почти тысяча лет. Тад открыл
крышечку при помощи зубов и достал пилюлю на край раковины. Он подумал, не
взять ли еще одну, но решил, что не стоит. Они были слишком сильнодействующими.
И, может быть, они уже испортились. Ты можешь закончить эту
дикую ночь в конвульсиях и отправиться в госпиталь, как насчет этого?
Но Тад решил попробовать. Ведь другого выбора не было – боль
была невыносимой. А насчет госпиталя... он посмотрел на рану и подумал:
«Вероятно, мне следует ее показать, но будь я проклят, если сделаю это. И так
слишком много людей смотрят на меня, как на безумца, в последние дни, сокращая
мне этим жизнь».
Он высыпал еще четыре пилюли и положил их в карман брюк, а
саму упаковку убрал в аптечку. Затем заклеил рану пластырем. Глядя на пластырь,
Тад подумал: «Он заманил меня в ловушку. В ловушку своего сознания, и я попал
прямо в нее».
Но что действительно произошло? Тад по-прежнему ничего не
знал точно, но был уверен лишь в одном: он больше не хочет повторять это
представление.
Когда Тад ощутил, что снова владеет собой – или хотя бы
приблизился к своему обычному состоянию – он положил дневник обратно в ящик
стола, выключил свет в рабочем кабинете и отправился наверх, в спальню. Он
прислушался, уже на втором этаже, все ли спокойно.
Близнецы тихо спали. Лиз тоже.
Перкодан, видимо, не столь уж устарел и начал свою работу.
Боль в руке понемногу отступала. Если руку ненароком задеть, то он наверняка
вскрикнет от боли, но если он будет внимателен, то все не столь уж плохо.
Ох, но как она будет болеть утром... и что ты собираешься
рассказать Лиз?
Он не знал точно, что именно он скажет. Вероятно, правду или
хотя бы часть ее. Лиз уже давно научилась распознавать, когда он говорить
неправду.
Боль уменьшилась, но послешоковый эффект – всех этих
пережитых ранее шоков – все еще оставался, и Таду подумалось, что у него уйдет
немало времени, пока ему удастся уснуть. Он спустился на первый этаж и взглянул
на патрульную машину с полицейскими-охранниками. Он смог заметить огоньки двух
сигарет внутри темной машины.
«Они там сидят, как пара холодных огурцов ночью, – подумал
Тад. – Птицы их никак не потревожили, так что, возможно, они действительно
здесь и НЕ находились, исключая лишь мою голову. Ведь этим парням платят
деньги, чтобы они беспокоились из-за меня».
Это была не очень-то правдоподобная идея, но ведь его
кабинет находится на другой стороне дома. Его окна не видны с площадки для
стоянки автомобиля. Не виден и сарай. Поэтому копы могли и не разглядеть птиц.
По крайней мере, когда те начали собираться.
Но как же объяснить, что их не заметили, когда они все
взлетели? Уж не хочешь ли ты сказать, что их нельзя было услышать? Ты сам
увидел, их не менее сотни, Тад, – а возможно и две-три сотни.
Тад вышел наружу. НЕ успел он только приоткрыть дверь, как
оба охранника выскочили из машины, по одному с каждой из ее сторон. Это были
два крупных парня, двигавшиеся с молчаливой скоростью оцелотов.
– Он снова позвонил, мистер Бомонт? – спросил тот, кто вышел
из-за руля. Его звали Стивенс.
– Нет – ничего в этом роде, – сказал Тад. – Я писал в моем
кабинете, когда мне послышался шум множества птиц, взлетающих в небо. Это меня
немного ошеломило. Вы ничего не слыхали?
Тад еще не знал имени копа-напарника, вылезшего со стороны
пассажирского сиденья из патрульной машины. Это был молодой светловолосый
парень с тем круглым лицом, которые всегда излучают добродушие и
доброжелательность.
– И слышали, и видели их, – ответил он. Полисмен указал на
ночное небо, где уже прошедшая свою первую четверть луна висела над домом. –
Они летели как раз на фоне луны. Воробьи. Целая стая. Они вообще-то не летают
по ночам.
– Откуда, вы думаете, они здесь появились? – спросил Тад.
– Ну, и не знаю, что сказать, – ответил круглолицый
охранник. – Просто не знаю. Я ведь не веду наблюдений за пернатыми.
Он засмеялся. Но другой охранник не присоединился к его
смеху.
– Вы нервничаете сегодня вечером, мистер Бомонт? – спросил
он.
