Он чувствовал, как и Тад заглушает свой возглас боли в
кабинете в Мэне. Однако все же полной ликвидации установленных Тадом с ним
связей не произошло. Старк это чувствовал, почти видел. Какой-то червь
поселился в его сознании, и эта штука ворочалась и не давала ему покоя. Он
вдруг стал чувствовать боль Тада и слышать его крик. И он ничего не мог
сделать, чтоб хотя бы заглушить этот крик.
Затем Старк подумал, не стоит ли воспользоваться еще одним
карандашом из кувшина Тада. На этот раз его можно направить либо в глаз Таду,
либо в ухо, чтобы он прошел через голову и достал мозг Тада. Это было бы
чертовски приятно.
Но Старк одумался. Ему не нужен мертвый Бомонт.
По крайней мере, не сейчас еще.
Пока что Бомонт не научит его, как ему жить самому, своим
умом.
Старк медленно разжал свой кулак, и пока он это делал, он
почувствовал, что и тот кулак, которым он сжал саму жизнь Тада – кулак
сознания, который работал не менее быстро и безжалостно, чем его физический
двойник – тоже раскрылся. Он ощутил, как стонет и распрямляется сознание
Бомонта.
Только на время, – прошептал Старк и занялся повседневными
делами. Он выдернул левой рукой ручку из своей правой и швырнул ее в мусорное
ведро.
У Старка стояла бутылка «Гленливета» на посудомойке из
нержавеющей стали. Он взял ее и отправился в ванную. Кровь капала из раны на
его правой руке, оставляя красные точки на рваном и поломанном линолеуме. Рана
была абсолютно круглой и находилась повыше третьих фаланг пальцев. Пятно от
черной пасты растеклось по краям и напоминало следы пороха на огнестрельной
ране. Он проверил руку. Пальцы работали... но боль стала слишком резкой.
Старк включил 60-ваттовую лампу без колпака, висевшую в
ванне. Он прижал бутылку виски к себе правым предплечьем, с тем чтобы открыть
ее левой рукой. Интересно, делал ли то же самое Бомонт у себя в Мэне. Старк
сомневался в этом. Он вообще сомневался, что у Тада хватит мужества самому
продезинфицировать рану. Сейчас он, наверное, уже держит путь в госпиталь.
Старк плеснул виски на рану, и острая боль прошла вверх по
всей руке до плеча. Он увидел, как пузырится виски в ране и прижал свое лицо
вбок, уткнувшись в предплечье, чтобы заглушить невольный стон.
Он сомневался, отойдет ли эта жестокая боль когда-нибудь от
него, но, наконец, она стала понемногу утихать.
Старк попытался поставить бутылку на полку под зеркалом. Его
руки, однако, слишком дрожали для этой операции, что лишало ее почти всех
шансов на успех. Поэтому Старк поставил бутылку на пол в ванной. На какую-то
минуту он ощутил большое желание винить.
Он поднял раненую руку к свету и осмотрел ее более
внимательно. Треклятая ручка почти проткнула ладонь. Может быть, у Бомонта дело
обстоит несколько лучше.
Он всегда мог надеяться.
Он опустил руку под струю холодной воды, стараясь чтобы она
попадала точно в рану. Губы Старка побелели от боли, рука онемела от холода –
но так было все же лучше. Он заставил себя продержать руку под струей целых три
минуты. Затем он снова повернул ладонь раной кверху и стал осматривать ее при
ярком освещении.
Рана теперь стала затягиваться. Его тело, казалось, имело
необычайные силы для заживления, и это выглядело забавным, поскольку в это же
время оно распадалось на части. Теряем связь, писал он. А это кое-что означает.
Старк открыл аптечку. Там было много всяких вещей: опасные
бритвы, несколько губок, баночки с гримом и тюбики с косметикой, зубная паста,
банка аспирина. Но не было пластырей. Пластыри, как и копы, подумал Старк, –
никогда не попадаются, когда в них действительно есть нужда. Но, впрочем, все
нормально. Он вряд ли занес какую-то инфекцию в рану, он вообще имеет иммунитет
ко всякой заразе. Он даже счел это забавным.
Он открыл банку аспирина при помощи зубов, сняв крышки,
высыпал несколько таблеток на стол, взял их здоровой рукой и отправил в рот.
Затем взял открытую бутылку виски и запил аспирин. Лекарство попало в желудок и
вызвало там приятное ощущение тепла.
Старк прошел в спальню и открыл верхний ящик в бюро, лучшие
дни которого остались в прошлом. Бюро и древняя софа были единственными
представителями семейства мебели в этой комнате.
Е верхнем ящике хранились немногие вещи из гардероба Старка:
три пары трусов-плавок, две пары носок в фирменной упаковке, пара джинсов
«Левис» и сорочка. Старк сжал кулак раненой руки. Из раны выступило немного
капель виски и лишь одна капелька крови. Очень хорошо. Просто чрезвычайно.
А смог бы Бомонт сделать что-либо болезненное для себя? –
подумалось Старку. Он в это не очень-то мог поверить. Но и проверять специально
не стоило. Он обещал дать Таду неделю на размышления и начало работы над новым
их романом. Сейчас у Старка почти нет сомнений, что Тад не станет этим
заниматься, но все же нужно подождать до конца срока, как он сам ему это и
обещал.
Ведь Старк человек слова, кроме всего прочего.
Бомонту, возможно, необходимо какое-то небольшое, но
вдохновение. Для этого хорошо бы как следует припугнуть его детьми. Но это
можно пока отложить. Сейчас он подождет... и пока не отправится на север. Проблем
нет. У Старка есть свой собственный автомобиль – черный «Торнадо». Он в гараже,
но это не значит, что он всегда должен стоять там. Он может уехать из Нью-Йорка
завтра утром. Но сперва он должен сделать здесь покупку... и прямо сейчас он
займется косметикой в ванной.
Он вытащил небольшие кувшинчики с тоновым составом, пудру,
губки. Сделал еще один глоток виски перед началом действий по преображению
своего лица, уже слишком известного полиции. Руки были твердыми, хотя правая и
болела. Но Старка это не очень огорчало: если у него немного болит, то у
Бомонта просто должна быть мучительная боль.
Он осмотрел свое лицо в зеркале, приклеил кусок
искусственной кожи под левый глаз, а затем присобачил другую нашлепку в углу
рта. «Теряем связь», – пробормотал он, и это было, действительно, полной
правдой.
Когда Старк впервые увидел свое лицо – вылезая из могилы на
кладбище Хоумленд, он заглянул в небольшую лужицу, ярко освещенную луной, – он
был очень удовлетворен. Все было как в тех снах и видениях, которые он посылал
в сознание Бомонта. Он увидел весьма красивого мужчину, но с чертами широкими и
несколько грубоватыми, чтобы привлекать к себе излишнее внимание. Иначе женщины
могли бы оборачиваться, чтобы рассмотреть его получше со второго взгляда.
Абсолютно незапоминающиеся лица (если таковые существуют) могут все же
привлекать внимание именно тем, что в них нет ни одной черточки, на которой мог
бы остановиться взгляд постороннего наблюдателя – и это тоже нехорошо. На лице
Старка сразу же обращали на себя внимание дивные глаза голубого цвета... и
загар, который мог бы показаться необычным для блондина – и это было все! И
только! Если свидетели напрягали память, то называли еще его широкие плечи – но
мало ли на земле широкоплечих мужчин?
