Если он находил затруднительным контакт с Тадом, он просто
начинал пользоваться одним из тех карандашей «Бэрол», что приобрел перед
отъездом из Нью-Йорка на Хьюстон-стрит.
Тад помогал.
Сегодня все будет просто. Будет просто потому, что Тад мог
говорить всякое своим охранным псам, но на самом деле он поехал в университет с
одной целью только: потому что он пересек крайнюю черту и считал, что Старк
попытается связаться с ним.
Старк намеревался это сделать. Да, в самом деле.
Он только не собирался сделать это так, как ожидает от него
Тад.
И несомненно совсем не из того места, из которого ожидает
Тад услышать сигнал Джорджа.
Был почти полдень. В зоне отдыха было несколько любителей пикников,
но все они сидели за установленными на траве столиками или собирались вокруг
небольших каменных площадок около реки. Никто не посмотрел на Старка, когда он
вышел из «Хонды» и удалился. Это было хорошо, потому что, если бы кто-нибудь
увидел его, он наверняка надолго запомнил бы Джорджа.
Да, запомнил бы.
Но вряд ли бы описал.
Пока он переходил асфальтовую дорогу и выбирался на
пешеходную тропинку к дому Бомонта, Старк более всего напоминал
человека-невидимку из романа Герберта Уэльса. Широкое бинтовое полотно
покрывало его лоб и затылок до самых бровей. Другая полоса закрывала подбородок
и скулы. Бейсбольная кепка команды «Нью-Йорк Янки» была водружена на голову. Он
надел солнцезащитные очки, простеганную фуфайку и черные перчатки.
Бинты были пропитаны желтым сыпучим материалом, который
постоянно высыпался через марлевые отверстия подобно каучуковым каплям. Большая
часть при этом высыпалась из-под солнечных очков. Время от времени Старк
стряхивал эту пыль перчатками, размер которых соответствовал детскому. Под
бинтами большая часть его кожи давно полопалась. То, что осталось, не было уже
человеческой плотью в точном смысле этого слова; это был темный губчатый прах,
высыпавшийся почти постоянно. Этот материал походил по виду на гной и имел
тяжелый неприятный запах, напоминавший китайскую тушь.
Старк шел, наклонив голову слегка вперед. Владельцы немногих
автомашин, встретившие его на дороге, видели мужчину в бейсбольной кепке с
опущенной от лучей солнца головой и руками, засунутыми в карманы. Все, что
запомнилось в облике Старка – это были его бинты и солнцезащитные очки. Можно
было еще назвать и спину, которую он старался показывать вместо прочих частей
своего тела всем встречным и попутным автомашинам.
Если бы эта прогулка совершалась поблизости от Бэнгора или
Бревера, Старку было бы намного труднее. Там... оживленные пригороды и дачное
строительство. Что касается района Ладлоу, где проживали Бомонты, то он скорее
напоминал сельский – не глушь, но и никак не часть крупного города. Дома стояли
на значительном расстоянии друг от друга, в некоторых случаях их разделяли
целые поля. Они отделялись друг от друга не изгородями, этими стражами частной
собственности, а узкими полосами насаженных деревьев или, иногда, изогнутыми
каменными стенками. Здесь и там на горизонте мелькали неясные очертания
высотных зданий настоящих пригородов как предвестники грозящей экспансии.
Старк оглянулся на дорогу, проходя мимо дома Кларка. Дом
Тада был следующим. Он срезал угол, пройдя через передний двор Кларка, поросший
скорее сеном, чем травой. Старк посмотрел на дом. Ставни были прикрыты от
солнца, а гаражные ворота наглухо закрыты. Дом Кларка производил впечатление не
просто пустого среди летнего дня; вокруг него была атмосфера более
долговременной пустоты. Правда, нигде не было видно стопки оставленных
почтальоном газет, но Старк, тем не менее, надеялся, что Кларки уехали в летний
отпуск, и это было просто великолепно для него.
Старк вошел в аллею деревьев между двумя земельными
владениями, перелез через небольшую каменную кладку, а затем пригнулся на одно
колено. Впервые он мог прямо посмотреть на дом своего упрямого близнеца. На
дорожке стояла патрульная полицейская машина, а оба копа, вышедшие из нее,
стояли поблизости в тени дерева, куря и разговаривая. Хорошо.
Он получил, что хотел; остальное было кекс и мороженое. И
все же он чуть помедлил. Он не думал о себе как человеке воображения – во
всяком случае, он черпал свои творческие замыслы не из страниц книг – как и о
человеке эмоций, поэтому он сам был слегка удивлен чувствами гнева и обиды,
которые вдруг охватили его.
По какому праву этот сукин сын отвергал его? По какому
треклятому праву? Потому что он первым стал реально существовать? Потому что
Старк не знал, как, почему и когда он сам стал реальным? Это все бычье дерьмо.
Насколько понимал Джордж Старк, старшинство в этом деле значило ровным счетом
ноль. Он не должен был лечь и умереть без какого либо движения или чувства
протеста, что очевидно, Тад Бомонт считал наиболее достойным поступком для
Старка. У него было чувство ответственности перед самим собой, которое
основывалось на простом выживании. Но это было не все.
Разве у него не было лояльных поклонников, о которых он тоже
должен подумать?
Посмотрим на этот дом. Просто посмотрим на него. Обычный
жилой дом новоанглийского колониального стиля, правда, одно крыло слегка
претендует на родословную от большой усадьбы. Большая лужайка, разбрызгиватели
трудятся вовсю, чтобы сохранить ее зелень. Деревянные колышки, установленные с
одной стороны дорожки из черного блестящего асфальта, видимо, как догадывался
Старк, для придания большей «живописности» всему окружающему. Между домом и
гаражом была сделана дорожка из утрамбованной угольной пыли. И внутри дома было
сделано все, чтобы поддержать тот изящный колониальный стиль, которым видимо,
бредили эти идиоты, украшая здание снаружи и внутри всякими штучками. В
столовой стоял длинный стол из дуба, красивые бюро в других комнатах наверху,
изящные кресла, которые не только радовали глаз, но и не отпугивали желающего
посидеть в них, не оскорбив этим хозяев дома. Стены, не оклеенные обоями, а
окрашенные и расписанные узорами по трафарету. Старк уже видел все эти вещи,
видел во снах. Бомонт даже не знал, что он вызывает, когда пишет от имени
Джорджа Старка.
Вдруг он ощутил желание спалить весь этот очаровательный дом
дотла земли. Поднести к нему спичку – или огонек из зажигалки, положенной в
карман его фуфайки – и спалить его до самого фундамента. Но не раньше, чем он
побывает внутри. Не раньше, чем он разнесет там всю эту мебель, нагадит на
ковер в гостиной и разрисует своим дерьмом все эти разукрашенные стены. Не
ранее, чем он расколет топором все эти ах-какие-чудесные бюро на лучины для
разжигания костра.
Какое право имел Бомонт на обзаведение детьми? На прекрасную
женщину? Какое право, если говорить точно, имел Тад Бомонт жить в свете и в
счастье, когда его темный брат – который сделал его богатым и знаменитым, когда
Тад жил в нищете и испытывал отчаяние – умирал в темноте, словно больная
дворняга в подворотне?
