– Зачем вы постоянно его бьете? – поинтересовалась я у Саши на следующей перемене и чуть не спалилась, но он лишь самодовольно ухмыльнулся.
– Для профилактики. Чтоб боялся! И чтоб сразу к себе на район валил, иначе будет хуже… Кстати, как насчет прогуляться вечером?
– Саш, сегодня не могу… – картинно вздохнув, я в ужасе сбежала.
* * *
Бабушка в прекрасном настроении – в детском саду, где она после выхода на пенсию работает вахтером, к ней подошла родительница – ее бывшая ученица:
– Катенька Иванова… Прекрасная девочка. Разговорились. Оказалось, что ее старшенькому нужен репетитор по математике. Так что, Соня, после работы и по выходным я теперь буду на пару часов ходить к ним! – радуется она. – Кстати, я по пути зашла в магазинчик и кое-что тебе купила. Иди, примерь.
С деланым интересом углубляюсь в бабушкину сумку, влезаю в очередную белую блузку, с ненастоящим восторгом улыбаюсь, глядя на себя в зеркало. Высокая стройная блондинка, правильная до блевоты, хлопает огромными серыми глазами в слегка замутненном отражении.
Хочется упасть в грязь и вываляться в ней, хочется сделать что-то нетипичное, сойти с ума, слететь с катушек, выйти за рамки. За рамки собственного тела.
Всю ночь в голове творится кавардак из разрозненных снов – поляна, покрытая ковром из одуванчиков, и ржавые перила пожарной лестницы, темные глаза маленького мальчика, усталые и взрослые, и обжигающий взгляд школьного изгоя, детская ладошка, застывшая над шипящей гадюкой, и татуированные пальцы, зависшие над полусухим цветком. Тепло, покой и доверие, лишь дважды случившиеся со мной наяву, бесчисленное количество раз повторяются во сне и улетают вместе с ним в холодную муть пятничного утра…
Просыпаюсь с будильником, ненавидя все и вся, осматриваю хмурую комнату, встаю, и нога задевает что-то под кроватью. Наклоняюсь и выдвигаю электронные весы – их гладкая поверхность покрыта слоем пыли.
На задворках сознания что-то зудит и никак не может оформиться в осознанную мысль. Уже неделю я ем без всяких проблем – немного, но регулярно. Это столь же естественно, как дышать. Я больше не допускаю мысли, что поступаю неправильно, и раскаяние не жжет душу после каждого приема пищи.
Это, черт возьми, странно!..
Черные глаза и теплая рука. Доверие и покой.
Урод…
Все наладилось сразу после того происшествия на лестнице!
Девять
Сегодня я не могу соответствовать светлому образу Сони – улыбаться и быть со всеми милой нет сил, нервы натянуты и скручены в тугой узел.
Дергаюсь и психую: Веник второй урок кряду скачет у доски и трясется от злобы, Саша все перемены хохмит и натужно смеется, Лебедев черным пятном застыл на периферии зрения и не дает покоя, но, чтобы посмотреть на него, обернуться придется слишком явно.
После занятий с грохотом вскакиваю, быстро иду к месту нашей прошлой встречи и прячусь за вентиляционной трубой. От напряжения стучат зубы.
Мне нужно многое выяснить у Урода, припереть его к стенке и не поддаться глупому чувству, от которого в его присутствии предательски слабеют колени. Или же признаться ему в нем и наконец освободиться…
Я знаю, что каждый день во избежание эксцессов он сматывается по пожарной лестнице – все уверены, что та давно не функционирует, поэтому и не пользуются ею. Но Урод сломал одну ржавую дужку, и огромный навесной замок теперь болтается на второй, целой, лишь создавая видимость того, что проход закрыт.
По традиции парень выходит из класса последним, накидывает на плечи пальто и рюкзак и, оглянувшись по сторонам, быстро скрывается за железной дверью.
Выбегаю за ним на лестницу и хватаю его за рукав.
– Лебедев, подожди.
Он выворачивает руку и прищуривается.
– Что опять? – По лицу скользит досада.
– Мне нужно с тобой поговорить! – задыхаясь от ужаса, выпаливаю я.
– Да, мне тоже, – вдруг тихо признается он, и у меня кружится голова. – Но не здесь. Давай на пустыре? Минут через десять?
– Конечно… – Я поспешно отступаю назад и прислоняюсь спиной к холодной стене.
* * *
Я лечу к пустырю как на крыльях, от волнения не чувствую ни ног, ни в груди сердца.
Отдышавшись и похлопав себя по щекам, ровно десять минут спустя осторожно раздвигаю заросли сухого бурьяна и тут же натыкаюсь на непроницаемую черноту. Подсознательно я мечтала об этом с момента, когда рука обладателя этих глаз держала мою руку, а по коже бежали мурашки…
Но Урод не один – упираясь спиной в плечо Воробья, он развалился на бочках и смотрит на меня как на сумасшедшую.
Занятная парочка – сын маньяка и огромный хмурый панк, мирно о чем-то беседовавшие, замолкают и переглядываются, для чего моему однокласснику пришлось запрокинуть голову. Эти двое очень странно выглядят – слишком интимно смотрятся поза и теплый восторженный взгляд грозного шкафоподобного верзилы, устремленный на Урода.
Они пьют пиво из банок.
Боль волной вскипает внутри: утром, планируя наш разговор по душам, я сорок минут сидела перед зеркалом, надеясь произвести впечатление.
А Урод просто забыл о назначенной встрече.
Разум, давно оставивший меня, медленно возвращается вслед за стыдом и злостью.
Одеревенев, заставляю себя развернуться и шагаю прочь, но слышу за спиной насмешливый голос:
– Выкладывай, принцесса, раз уж пришла! Пока мы тут грязными делами занимаемся…
– То есть выпиваем! – поясняет густой бас.
Соня бы убежала с пустыря, если бы второй шанс у нее был, но я останавливаюсь как вкопанная и распрямляю плечи. Оборачиваюсь – два самых стремных типа в городе криво ухмыляются; Урод впервые за долгое время выглядит расслабленным.
– При нем? – киваю на Воробья.
– А ему все пофиг – смеется Урод.
Он смеется…
Лебедев определенно мог бы стать самым симпатичным парнем в школе, если бы хоть раз там засмеялся.
Словно под гипнозом, подхожу ближе и неуверенно топчусь у бочек.
Воробей открывает и молча протягивает мне пивную банку, я растерянно принимаю ее из огромной ручищи. Урод не меняет своей позы и не двигается.
– Кстати, это – еще одна помешанная на мне девица. Между прочим, краса и гордость школы, – флегматично поясняет он другу. – А это Воробей.
– Помню я ее. Привет! – просто кивает Воробей и максимально осторожно, чтобы не уронить с плеча голову друга, снимает ноги в заляпанных ботинках с бочки напротив.
– Я? Помешана на тебе? – переспрашиваю, чтобы понять, не ослышалась ли. Толстые амурчики гнусно хихикают над рухнувшими мечтами, ненависть, сошедшая на нет под напором влюбленности, вновь добела раскаляется в мозгу.
