Пячусь назад и упираюсь в полированный шкаф.
– Как же так, Соня? Как же так? – допытывается бабушка. – Как ты могла так подвести меня?
Хочу ответить, но вялые мысли никак не желают оформляться в достойное оправдание.
– Бабушка, это просто… – Я сгораю от жгучего, мучительного стыда.
– Вот что, Соня: не пойдет тебе на пользу поездка к маме. Не в этот раз.
В назидание бабушка оставляет тетрадь на тумбочке, бесшумно выходит в прихожую и, щелкнув замком, скрывается за дверью.
Я расстроила бабушку.
Балерины испуганно глядят на меня с полок, разочарование, отчаяние, злость и ярость приливают к голове – я так больше не могу… Пусть я – жалкая предательница и отступница, но эта чертова математика не нужна мне!
Хватаю лампу и что есть мочи грохаю об пол – белый абажур отлетает в угол. Под хруст осколков выбегаю в гостиную, нахожу телефон и, пролистав список, подношу его к уху – за вереницей длинных гудков срабатывает автоответчик.
– Лебедев, если ты через час не придешь на пустырь, я что-нибудь с собой сделаю. Слышишь? Я серьезно. Ты не успеешь мне помочь! Хотя… ты, наверное, и не захочешь…
Я отключаюсь, натягиваю ненавистные прилизанные шмотки и шапку и, на ходу застегивая молнии на ботинках, выскакиваю в подъезд.
* * *
С неба сыплется колючая крупа, ветер задувает за шиворот, мокрые пряди превращаются в сосульки – пусть я заболею и умру, все равно никто не видит и не знает меня… И не любит.
Я оказываюсь на пустыре намного раньше назначенного часа, продираюсь сквозь засохшие заросли и замираю: Егор уже там, курит и задумчиво наблюдает, как снежинки тают на черной ткани его рукава.
– Привет, – окликаю его издалека.
Получается еле слышно.
Он вздрагивает, выбрасывает окурок, идет навстречу и молча останавливается в шаге от меня – взгляд переполнен раздражением, досадой, злостью и усталостью. Должно быть, так смотрят на назойливых мух, перед тем как прихлопнуть.
С вызовом расправляю плечи, хотя по щекам вперемешку с холодными каплями текут горячие слезы, и прошу:
– Егор, если ты считаешь меня помехой на пути к цели, непредвиденным осложнением, «очередной помешанной идиоткой», скажи мне это. Я пойму. И перестану надеяться. Но ты должен знать: я все равно не отвернусь от тебя. Даже если мне будет больно и тяжело, я не сделаю этого.
Непроницаемая чернота рассеивается, в широко распахнутых глазах мелькают растерянность и боль.
– Ты хоть понимаешь, во что ввязываешься? – Егор приближается еще на шаг, чистый тихий голос раздается слишком близко. – Я же Урод, ничто, ноль. Хочешь быть такой же? Хочешь связаться со мной и все потерять?
– О чем ты говоришь? – перебиваю я. – Я ничего не потеряю. И ты выберешься отсюда. Или изменишь все здесь.
Слезы бегут сплошным потоком, их уже невозможно скрыть – я моргаю и жду ответа, словно от него зависит вся моя дальнейшая жизнь.
Егор долго смотрит на меня, поднимает руку и проводит ладонью у моего лица – чувствую покалывание, холод и легкое головокружение, и заплаканные глаза больше не щиплет. Задохнувшись, я подаюсь вперед, хватаюсь замерзшими пальцами за черное пальто и изо всех сил прижимаюсь к Егору. Мир взрывается миллионами снежинок, они кружатся вокруг нас, создавая ощущение тайны и сказки в потревоженном стеклянном шаре. Плевать, что Лебедев не отвечает на сумасшедший порыв, – все равно этот момент уже никто не сможет у меня отнять.
Он осторожно кладет руки на мою талию, отдергивает их и… кладет снова. И вдруг обнимает меня, крепко и долго-долго.
Пока я дрожу от внезапного обжигающего тепла и заново учусь дышать.
Семнадцать
– Неужели тебе действительно легче так? – наконец раздается над ухом голос Егора.
Мы стоим, обнявшись, и мой подбородок уютно покоится на его плече. Я желаю, чтобы этот момент длился вечно, но порыв прошел, и на смену восторгу приходит тихий стыд. Разжимаю пальцы, прячу руки в карманы, отступаю назад… Парень поступает так же.
– Да… – киваю я. – Намного легче.
– Просто офигеть… – Он отходит еще на шаг и прищуривается.
– Почему? – Щеки мгновенно заливает краской, хочется исчезнуть, провалиться сквозь землю, перестать существовать, и я ощетиниваюсь: – Так удивительно, что я хочу дружить с тобой?
– Черт, да! – усмехается он. – Наумова хочет поведать Уроду о том, что у нее, оказывается, есть проблемы похлеще алгебры…
– Есть, Лебедев. Ты даже не представляешь, сколько их, этих проблем!.. – едкие слезы готовы пролиться снова.
– Пошли! – Егор разворачивается, направляется к бочкам, садится на одну из них и отбрасывает полу длинного пальто на соседнюю: для меня. Такое простое выражение заботы в его исполнении заставляет улыбнуться. Опускаюсь рядом, выдыхаю и, глядя вдаль на мелькающий сквозь белый шум бурьян под снежными шапками, тихо признаюсь:
– Думаю, ты поймешь… Я тоже не та, за кого себя выдаю.
Бабушка и дед всегда были уважаемыми людьми в городке: бабка учила детей, дед был начальником планового отдела на заводе… Образцовая семья, две дочки. У них был четкий план, кем девочки должны стать, когда вырастут. Но моя мама первой по-крупному подвела родителей: познакомилась в Городе с парнем и выскочила замуж. Дед и бабушка к тому времени уже прекратили попытки ее вразумить и сосредоточились на моей тете – хотели дать все самое лучшее хотя бы ей. Когда твой отец… – я замолкаю и испуганно смотрю на Егора, но он лишь ухмыляется и кивает:
– Продолжай. Когда мой отец убил твою тетю…
– Да. Прости… – медлю я, но он остается абсолютно спокойным. – Когда это произошло… у них мир рухнул. Мама рассказывала страшные вещи о том времени… У нее тоже был трудный период: она осталась одна, без жилья и работы, со мной, мелкой, на руках… Стала привозить меня сюда – на пару дней, на неделю, на месяц… Чтобы родители отвлекались, чтобы видели, что жизнь продолжается. Она корила себя за то, что не может постоянно поддерживать их, быть рядом: нужно было вкалывать, чтобы держаться на плаву. А я росла. Дед умер, и я осталась единственным смыслом жизни для бабушки – она души во мне не чаяла! Они с мамой решили, что мне будет лучше с ней. И вот уже одиннадцать лет я здесь…
Замолкаю, рассматриваю беспомощные замерзшие пальцы, сдираю облупившийся лак с ногтя.
Тихий снег постепенно поглощает краски, превращая день в черно-белую фотографию, заносит окрестности, заявляет свои права на убогий съежившийся мир… Но пока его участь незавидна: он будет падать и таять еще много раз, ввергая нас в бесконечное ожидание сказки, хандру, грусть и тоску.
– И вот ты здесь… – Егор прерывает мое увлекательное занятие – стряхивает частички лака с куртки, берет меня за руку и прячет ее в карман своего пальто. Напрягаюсь от ужаса и восторга и тут же расслабляюсь: то, о чем я много дней мечтала, снова происходит с нами, наяву.
