«Все еще может измениться», — сглотнул Парамонов, внимательно наблюдая за ее движениями.
«Может, — подтвердила Ксения. Тонкий шелк скользнул по плечам, сменившись шелком волос, рассыпавшихся из заколки, вынутой из прически. — Пойду домой, лягу спать…»
«Ну вот глупости-то не болтай, а! — рявкнул Глеб. — Вот прям чувствую, как все меняется. Сейчас».
И, быстро найдя ее губы, скользнул по ним жаждущим, но легким поцелуем. Потянулся ниже — подбородок, шея, грудь. Спустил вниз кружево и, почти заурчав, прикусил сосок. Она же молча продолжала избавляться от одежды — своей, его. Лишней, мешающей, отделявшей их друг от друга. Чтобы вместе с одеждой скинуть с себя все мысли, терзавшие обвинениями. Чтобы чувствовать каждым сантиметром кожи, как пульсируют горячей кровью оба, обжигая и обжигаясь, — не разъединить.
Их странно влекло друг к другу. Сейчас, когда он знал о ней, еще сильнее, чем прежде, в незнании. О том, почему она так мало смеется. О том, почему в уголке губ у нее залегла складка. О том, почему она каждый раз ускользает, едва стоит ему приблизиться. Она хотела жить. Жить. И боялась, стыдилась этого, потому что все еще болело, все еще гноилось там, внутри. Он — хирург чертов. Бывший хирург. Можно ли оперировать на душе? Можно ли резать броню, в которой она скрыта? Но почему-то все чаще он ловил себя на мысли, что смех ее — лечит и его тоже. Несколько месяцев и двадцать четыре ступеньки, черт подери, соединявшие их.
Ну и как ему было не идти к ее родителям? Сам же навязывался со своим извечным «если что, я рядом». В его отношении это было более чем буквально.
Потому, помогая ей надевать пальто, он запихнул поглубже собственный бунтующий и требующий сна организм, который в стрессовых ситуациях группировался и концентрировался. И повторял как мантру: не спать!
А когда Басаргины-старшие открывали им дверь, Глеб торжественно улыбался, протягивал коробку с пирожными и вел себя как образцово-показательный «жених» их дочери. Назвался же груздем!
* * *
Хриплый голос Гару демонически орал на всю квартиру — так казалось Ксении, подорвавшейся на кровати и пытающейся разобраться в каком она измерении, выуживая из действительности качественные определители.
Солнце ломилось в окно даже сквозь плотные шторы. Телефон разрывался входящим звонком Дениса. В постели оказалась одна.
Последнее было самым объяснимым. Накануне вечером она выгрузила сонного Глеба в его жилище, перед тем в течение часа наблюдая его спящим. Будить было жалко — понимала усталость от нее самой, от работы и от родителей. Они умучают кого угодно. Особенно папа и пресловутая вишневка. Которой, впрочем, Глеб не увлекся, чем слегка удивил Ксению. Однако это не помешало ему отключиться почти сразу, как оказался в машине. А она неторопливо петляла по набережным и мостам, перебираясь с одного берега Днепра на другой. Пока новая умная мысль не посетила ее голову: в кровати будет значительно удобнее.
Если только кто-то добрый не возомнит себя будильником и не станет наяривать с самого утра.
— Чего тебе надобно, чудище лесное? — сонно проговорила Ксения в трубку и откинулась обратно на подушки.
— С добрым утром, девица, с добрым утром, красавица! — пропел в трубку Денис. — Как тебе спалось-почивалось?
— Пока тебя не принесло — крепко!
— И это я еще сдерживал порыв души позвонить в шесть!
— Ну и чего стряслось?
— Мать стряслась! Звонила вчера почти ночью с восторгами. Угадай, по какому поводу.
— Можно я пропущу этот ход? — ответила Ксения и приложила ко лбу ладонь. Не помогло — ладонь была такой же горячей, как и лоб.
— Можно, — смилостивился Денис. — Я начинаю жалеть, что трусливо удрал в отпуск!
Он действительно «внезапно» сообщил, что уехал в Египет. Буквально за двадцать минут до приезда Ксении и Глеба в обитель предков. Выглядело бы стебом, если бы не было правдой. Но, зная Дениса Басаргина, удивляться не приходилось.
— Короче, — продолжал он, — твой чудо-жених произвел впечатление не только фактом своего существования, но и тем, какой он «ах-ах!» — последнее Дэн произнес с придыханием, очень точно копируя Маргариту Николаевну.
— Почему «трусливо»? — в надежде сменить направление разговора весело поинтересовалась Ксения.
— Папа сказал, что я трус и боюсь, что следом за тобой они и мне невесту найдут. Естественно, ржал, но с ними всегда надо быть начеку. Так что там за мужик? Серьезно?
— Это ты сейчас сам интересуешься или по поручению?
— То есть ты подозреваешь, что я двойной агент?
— В нашей семье со всеми надо быть начеку, — рассмеялась сестра.
— Туше! — захохотал он в ответ. — Чего? Не расколешься?
— О чем, хоспади!
— О женихе, балда!
— А-а-а-а… — протянула задумчиво она.
— Ну и чё ты хочешь узнать такого, что не рассказали родители?
— Им не скажешь, а мне можно, — голос зазвучал совсем иначе. Тихо, взволнованно: — Это серьезно или чтоб отвязались?
— Ты считаешь, что я третий месяц вешаю родителям лапшу на уши? — выпалила Ксения.
— Мой рекорд — полгода. Потом типа расстались.
— Я же не виновата, что ты семейный клоун.
— В семье такой нужен!
— Ну кто ж против! Но вот был бы вчера — сам бы все увидел, — и она показала трубке язык, совсем как в детстве.
— Черт, Ксюш! — настроение же в трубке, кажется, скатывалось ниже плинтуса. — Если у тебя все хорошо, то я рад… просто… я ж тебя знаю… и Вано… черт! Я к тому, что тормоза-то отпусти, если вдруг…
— Э-э-эй! Ты чего? — она села, словно это могло приблизить ее к брату. — Все нормально, правда. У всех все нормально.
— Я тоже по нему скучаю, — выдохнул Денис. — Но если у тебя с этим твоим… все хорошо… Ксюш, я очень хочу, чтобы было хорошо! И когда вернусь, познакомиться… тоже хочу. Может, буду как мать… в восторге.
— Ты в Египте решил ориентацию сменить?
— Ну тебя! Дура! Я ей о высоком, а она…
Ксения помолчала. А когда заговорила, голос звучал негромко и очень спокойно.
— Знаешь, Динь, у меня и без того много высокого. Каждый рейс.
— Понял, больше не лезу.
— Да ладно! Возвращайся быстрее. Чего тебя вообще туда понесло?
— То есть допустить, что я отрываюсь, — ваще никак?
— Ладно, ладно… Поняла. Больше не лезу, — улыбнулась Ксения.
— Ксюх, я тебя люблю.
— Вот попробовал бы ты меня не любить!
— Надеюсь, ты видишь, как я показываю тебе язык.
— Пока-пока, чудовище заморское! — проворковала она и отключилась.
