Лёня принял решение и безапелляционно озвучил его, а слово он держать всегда умел. Поэтому я просто отключаюсь.
Смотрю на потухший экран, чувствуя жжение в глазах, и, с падением на телефон первой капли, отчетливо осознаю, что ни одна работа, ни один важный проект не остановит мужчину перед желанием помочь своей женщине. Значит, Лёня не желает. Упрямо гнет свою линию, не принимая мое решение, до конца оставляя меня самостоятельно разгребать последствия, как он считает, заваренной мною каши.
И, да, сейчас он бросил меня. Оставил в трудной жизненной ситуации одну. Кто он теперь? Дезертир? Предатель?
Он так и не перезвонил, а я набрала Дусю. Но абонент был недоступен. Ожидаемо. Она же предупреждала…
Ближе к вечеру от нее приходит СМС:
- Ты набирала. Что-то срочное?
Понимая, что она очень занята, иначе набрала бы, пишу ответ:
- Нет, все в порядке! Просто соскучилась)
Я передумала сообщать ей о переносе сроков. Потому что не могу срывать ее оттуда, где, может быть, решается будущее ее карьеры, прекрасно понимая, в чью пользу будет сделан выбор.
Я и так ей очень многим обязана и не могу позволить совсем уж сесть на ее красивые плечи и свесить ножки.
Наверное, раз все так складывается, мне нужно одной пройти этот путь. Поэтому даю себе установку: «соберись, тряпка!» и решительно вытираю слезы
На следующий день в клинике мне подробно рассказывают о том, что предстоит, и я рада этому, предпочитая не прятать голову в песок, а реально представлять развитие событий. Меня оставляют на ночь, потому что на следующий день утром все произойдет.
Когда я сижу в палате, ожидая последнего анализа на свертываемость крови, без которого на стол меня никто не положит, мой телефон оживает. Маришка.
Как всегда веселая тарахтушка, в чью речь нереально вклинить хоть слово, она заставляет меня отвлечься от своих бед. Я рада, что сейчас могу просто слушать ее звонкий голос, представляя, как она одной рукой держит трубку, а другой наматывает на палец шоколадный локон, выбившийся из хвостика.
Во время маленькой паузы дверь в палату открывается и громоподобным голосом женщина в белом халате вещает:
- Градова! На анализы!
И это так неожиданно, что я даже не успеваю прикрыть рукой динамик в телефоне.
- Мам… - выскакивает оттуда обеспокоенный Маришкин голос, - какие анализы? Ты где вообще? Что случилось?
Моя бойкая девочка сыплет вопросами, не дожидаясь ответа, требуя немедленно сообщить, где я сейчас нахожусь, а на мои отговорки и попытки отшутиться грозит попросить Мишку пробить меня по базе всех медицинских учреждений города. Я не знаю, возможно ли такое, или это просто шантаж из лучших побуждений, но говорю ей все как есть, сбрасывая с души мешок тревоги. В конце концов, она рано или поздно все равно об этом узнает…
Марина слушает внимательно и даже ни разу не перебивает, что удивительно, а потом интересуется, когда назначена операция. Я сообщаю ей, а она расстреливает меня в упор своим вопросом:
- Тебе наверное страшно, да, мам?
- Да, малышка, очень, - признаюсь я как на духу.
- А папа знает?
- Да.
- И… Что?
- И… Ничего…
Мы обе молчим, понимая очевидные вещи. Моя девочка уже выросла, и я не вижу смысла маскировать под правду удобный ответ.
- Мам, ты только не волнуйся, слышишь? Мы с Мишкой приедем завтра!
- Не нужно, Мариш. Спасибо, но не нужно. Я справлюсь. – Повторяю, как мантру, объясняя дочери все то же, что и Лёне в позавчерашнем телефонном разговоре.
- Хорошо! – Говорит она и отключается. А через пару часов вваливается в мою палату вместе с братом, соком и апельсинами. И как только узнала, где я, ведь я не называла ей адрес!
И я понимаю, что то был вовсе не шантаж…
Мы болтаем обо всяких пустяках очень долго, но, когда сын отлучается, дочь, не ходя вокруг да около, уточняет:
- Миша рассказал про съем квартиры. Вы с папой разъехались? Что между вами случилось?
Я только собираюсь подобрать слова, чтобы ответить, абсолютно не готовая к подобному повороту событий, как моя девочка задает следующую порцию вопросов:
- И почему ты живешь одна, а не у тети Дуси?
- Мариш, - начинаю я, - я хочу пожить одна, в этом нет ничего предосудительного. У супругов иногда бывают тяжелые времена, когда лучше пожить отдельно. А тетя Дуся с дядей Ваней уехали надолго, не хочу быть одна в пустой квартире.
- А сейчас ты не одна что ли?
- Нет, у меня прекрасная домохозяйка, Мария Ивановна.
- Мам, поверить не могу, что папа не здесь! – Искренне недоумевает моя девочка, и я не знаю, что ей сказать.
- Он обещал оплатить операцию, - осторожно говорю я.
- Так это вообще не должно обсуждаться! Это же естественно! – Импульсивно бросает она.
Я грустно улыбаюсь, отмечая, что даже ребенку очевидно, как все должно быть при нормальных семейных отношениях. А значит, у нас они не нормальные, и я права в своем решении пожить самостоятельно. Только не тянет меня обратно, и не ёкает в груди от Лёниных звонков. И, настаивай он на моем возвращении, теперь я уверена, что не захочу обратно…
Когда возвращается Миша, я обращаю внимание на то, что уже стемнело, и вызываю детям такси, отмечая, что внутренней дрожи больше нет.
Я думаю о том, что вот так, одним днем раскрыла детям свою тайну. Но они уже взрослые, и, надеюсь, смогут правильно понять меня…
Засыпаю с улыбкой. А утром спокойно и собранно прохожу все манипуляции по подготовке к операции. Последнее, что помню, сосредоточенный взгляд врача на своем лице…
А, вынырнув из наркозного сна, первым делом ощущаю, что мою руку обнимает чья-то ладонь.
Пытаюсь просканировать себя внутренними ощущениями: в голове не совсем ясно, во рту – пустыня, на груди – непонятная тяжесть и общая слабость разбитого долгой хворью человека…
Пытаюсь поднять руку, но, скосив глаза, вижу, что Мышь уверенно удерживает меня, сидя сбоку от кровати, а где-то на заднем фоне топчется Мишаня.
- Мам, не шевели рукой, там капельница…
Поднимая глаза, вижу провод, тянущийся от моей руки к стоящей за головой бутылке с прозрачной жидкостью.
- Как все прошло? – Выталкиваю потрескавшимися губами такие же надтреснутые звуки.
- За это не волнуйся, все прошло хорошо. Доктор позже обещал прийти и все рассказать.
- Муль, как ты? – Подходит ближе сын, беспокойно оглядывая меня. Я, наверное, бледная, как смерть, и растрепанная, как чучело.
- Норм, - выдавливаю, что покороче. – Пить!
