Вздохнув, опустилась на пол у постели. Руки скрестила на краю, голову на них положила, щекой. Посмотрела на друга.
Мужчина вздрогнул. Глаза открыл. Посмотрел на меня. Услышал мой вздох или шорох занавесок? Или вообще не спал?
Мы какое-то время внимательно смотрели друг на друга.
— Ничего не болит? — спросила.
— Нет, — головой качнул, — А ты чего такая мокрая? Дождь был? — он недоумённо в окно посмотрел. В щель между занавесками, оставшуюся после моего прихода, был виден цветник, залитый солнцем.
— Да так… — головой качнула, — Случайно искупалась в росе.
Мы ещё какое-то время молчали.
— А ты чего такая грустная? — вдруг спросил Нэл.
— Я?.. Нет, вовсе нет. А ты чего так долго в себя не приходил?
— Разве? — он удивился.
— Вообще обнаглел! Целых три дня!
— А ты… — молодой мужчина прищурился, — Волновалась за меня?
Возмущённо вскочила.
— Ты же мой друг! С чего бы мне не волноваться?!
— Ясно, — он отвернулся. И долго молчал.
Вот гад! Я пришла его проведать, а он молчит на меня.
— А чем она пахнет? — спросил Нэл, повернувшись наконец ко мне.
— Что?
— Лилия голубая. Чем она пахнет?
— Ты же был возле неё. Сорвал цветок и нёс.
— Я не заметил, — усталая улыбка, — Голова кружилась.
— Но ты же живёшь здесь. Ты, что ли, её не видел прежде?
— Да как-то не до того было, — он вздохнул, подтянул подушку к спинке, сел, — Так как она пахнет?
— Ну… — смутилась.
Как-то вот много всего случилось. Пока у меня уроки были, пока мы с Лэром едва не прибили отца, пока бегала к брату да вытрясала правду из лекарей… как-то… и не додумалась понюхать. Хотя, конечно, я смотрела на выросшие у моих покоев кусты. Любовалась. Они всё-таки были необычные. То ли растение, то ли камень. Но разве камень мог стать живым?.. Расцвести?..
— Не нюхала? — кажется, Нэл расстроился. Хотя всего на миг, потом уже притворился, что ему понадобилось потянуться и зевнуть. Поморщился, невольно потирая бедро, где была рана. Он её ещё во время танца с Миру потревожил. А неблагодарная я даже не удосужилась понюхать цветы, которые он вырастил для меня.
— Зарёна! — вскрикнул он взволнованно, — Эй! Стой! Подожди!
Но я быстро подскочила к подоконнику, перемахнула через него. И, подобрав подол, кинулась прочь.
Когда вернулась, он уже спал. Хмурился во сне.
Но, стоило мне положить возле его подушки сорванный цветок, как он дёрнулся, глаза открыл, сел. Недоумённо уставился на меня. Смущённо отступила.
— Я только один сорвала. Ты понюхай.
Нэл долго смотрел на меня — мне стало как-то не по себе от его взгляда, и я потупилась — потом взял цветок, понюхал. Выдохнул задумчиво:
— Запах… кисло-сладкий! Нежный такой! Почти неуловимый…
— Ага, — серьёзно кивнула, умолчав, что опять забыла её понюхать. Просто… хотелось чем-то его подбодрить. Надеюсь, он не рассердится, что от выращенного им куста цветок отломала.
Мужчина долго молчал. Не выдержав, взгляд подняла. Он, как оказалось, смотрел на меня. И улыбался. Довольный. Фуух, не разозлился. Пронесло.
— Ладно, ты поправляйся, а я пойду, — зевнула.
Не знала, что ещё говорить. И вообще, он как-то странно на меня смотрел. Долго и внимательно. Вышла снова через окно. Ну, а что? Раз уже воспользовалась этим подоконником, то через дверь на третий раз идти вроде уже как-то не солидно.
День прошёл как обычно. Вроде. Я после обеда решила заглянуть к Лэру, но тот спал. Вот вредина, вздумал дрыхнуть среди дня! Заглянула к Нэлу, но и этот тоже спал. Голубая лилия всё ещё лежала у его подушки, он осторожно прижимал конец отломанного стебля рукой. И лицо его выглядело таким безмятежным. Ладно, хотя бы чем-то его порадовала его головная боль…
"Первая песня Леса" 8.18
Следующий день выдался пасмурным. В такой спать хорошо. Вроде. Но кто-то вздумал играть на флейте где-то за дворцом. Причём, звук был таким режущим, таким пронзительным, отчаянным… Прислушалась и села на постели.
Это у Лэра плохое настроение с утра? Или Нэлу кто-то принёс флейту, его брата или чужую?.. Кто бы ни был, но душа рвётся на клочки от этой жуткой ядовитой музыки. Надо бы сходить и съездить ему по ушам. Если это брат или друг, тогда можно. А то… нельзя же ж так людей будить поутру! Да ещё и портить им, несчастным слушателям этих жутких звуков, настроение. Вот так ни за что ни про что!
Наскоро переоделась, причесалась.
А музыка лилась, лилась отчаянно… И никто так и не съездил этому мерзкому музыканту по ушам. Эх. Ну, раз никого нет, тогда пойду я.
Чтобы найти музыканта мне пришлось вдоволь поплутать в зарослях плодовых деревьев и цветов. Что-то даже слопала на ходу. Должно же ж быть в моей жизни что-то радостное! А этот пакостный музыкант сам виноват, что его объедаю. Хм… а вкусные тут яблоки: одни маленькие и светлые-светлые, почти белые, сладкие, другие с кислинкой, да румяными бочками.
После седьмого яблока призадумалась, а может, ну его, этого музыканта? Пусть живёт? И уши его пусть живут, эльфийские.
Но он так играл… он всё ещё так играл!..
И, хотя вначале я была зла на него, мне вдруг стало его жаль. Или это я просто вкусно наелась его яблоками?
А мелодия флейты плыла, плыла над лесом… рвала душу… осыпала осколками остатки поднявшегося и засиявшего было сытой радостью настроения…
А может… случилось у него чего?.. Как будто флейта воет… как будто сердце его кричит через эту музыку, отчаянно кричит… Кажется, от хорошего настроения так тоскливо не играют. Так отчаянно.
И я, вздохнув, пошла искать этого музыканта.
Много цветов обошла. У него их тут прямо засилье было. Цветов, кажется, было больше, чем травы. Но красивых… Иногда пёстрые всплески попадались. Много синих и сиреневых цветов — и на их фоне, с ними по соседству, ещё видней редкие вкрапления бордовых и красных роз и хризантем…
Наконец я нашла его, сидевшего у молодого клёна. Открыла было рот, чтобы окликнуть. Но вгляделась и испуганно отступила, прятаться за ближайшую осину.
У клёна сидел Хэл. Это он играл на флейте такую жуткую пронзительную мелодию. И он… он почему-то плакал! Никто не приходил сюда. Он был один. И… плакал… но почему?
Мужчина вдруг опустил флейту, прижался лбом к дереву, обнимая его свободной рукой. И зарыдал ещё сильней. Молча. Беззвучно. И от этого становилось как-то страшно. Что это с ним? Он же… он же вроде такой невозмутимый. Безразличный даже. Вон как своему любимчику Сину спокойно Чёрную чашу подал. И на брата моего ворчал, чтоб он жил ради меня и народа, будто не его сын.
