— Так ведь не плачут из-за пустяка, — сказала, нахмурившись, вздыхая.
— И из-за чего так плачут? — сердито усмехнулся.
Она ответила просто, чуть склонив голову на бок:
— Из-за беды. Увы, не все наши беды мы в силах исправить и предотвратить. Увы.
Тонкая рука с кожей, загрубелой от тяжёлой работы, легла вдруг на моё плечо.
— Я не знаю, что у вас случилось, — сказала девушка грустно — она почему-то сама расстроилась, увидев меня таким, чужого, — И, возможно, пользы от меня никакой не будет. Но… если вам нужно выговориться… Я могу вас выслушать. Я никому ничего не расскажу!
Странная девушка. Ведь я ей никто! Или, может, из-за моих эльфийских ушей или богатой одежды она привязалась ко мне?
Отвернулся. И долго молчал. Она никуда не ушла. Резко повернувшись, взглянул на неё. Сидит рядом, смотрит грустно. Кажется, так глубоко грусть не изобразить, когда её нет в своей собственной душе. Только…
— Ничем ты мне не поможешь. Ничем!
— Давайте я тогда просто рядом посижу, она осторожно сжала моё плечо, — Что бы вы знали, что в этом мире не один.
— А ты… думаешь, у меня в этом мире нету никого? — сердито вскочил, — Думаешь, я один?!
— Тогда почему вы ушли рыдать один? Люди плачут одни, когда у них нет никого, — грустная улыбка, — Я знаю. Вот как отец погиб на войне, а мать слегла… Я не говорю ей ничего. И братишкам с сестрёнками я не говорю ничего. Чего мне их волновать? Ухожу, да плачу одна. Разве что… разве что я теперь жениху могу рассказать, — она смущённо опустила взгляд, застенчиво улыбнулась, — Это так… хорошо. Когда ты уже не один и кому-то можешь рассказать, что душу мучит…
Она поднялась и оказалась близко. Так, что мог различить запах её пота и трав, которыми она полоскала волосы. Давно. И, судя по слабому запаху, мясо она нечасто ела. Простолюдинка. Малышня на ней. Больная мать. Может, не на что было есть.
— Вот я и с вами побуду! — сказала эта девчонка бодро, — Чтобы и вам стало легко!
Вот навязалась! Хотел покоя и тишины, а меня донимает незнакомая девица. Нет… Раз она такая бедная, то её могла привлечь только моя роскошная одежда из шёлка. Да и… серебряные нитки, кой-где блестевшие в вышивке.
На мою брань — ради того, чтоб избавиться от неё, я снизошёл до использования их грубых гадких слов — она ответила только улыбкой. Грустной и сочувствующей.
Сочувствующей… Всё-таки, сочувствующей… Добрая девчушка. Добрая и до жути упрямая. Я вдруг устыдился своего поведения. И предложил ей просто послушать мою мелодию. Как раз прихватил с собой флейту, чтобы отвлечься на музыку или вылить в ней часть моей боли. Хотя бы временно. Иногда оно помогает.
— Музыка? — веснушчатое лицо оживилась, — Вы играть умеете? О, как здорово! Я с удовольствием послушаю, — и присела на выступающий корень. А глаза её радостно засверкали предвкушением.
Дела ей до моей богатой одежды нет, а от предложения послушать музыку так ликует? И даже при том, что на плечах её лежат больная мать и ребятня. Милая девушка…
Присел на другой корень. Правда, поодаль от неё. Чехол с флейтой достал.
Радостные глаза следили за движениями моих рук. Платье и грудь начали вздыматься чаще в волнении. Красивая грудь…
Прикрыл глаза, чтобы не отвлекаться на красоту здорового юного тела. Пальцы встали на нужных дырках музыкального инструмента.
Интересно, какая кожа у неё на ощупь? Такая же, как и на её ладонях?.. Или… мягче?.. Но… ей есть дело до чужой боли. Редкий дар. Драгоценный. Не дело мне к ней приставать. Да и нравы у них потвёрже, чем у нас…
Приоткрыл глаза. Девчушка сидела, подавшись вперёд, замершая в ожидании. Словно я обещал ей не мелодию, а настоящее чудо. Чудная…
Но, впрочем, сумел отвлечься и сам улететь вслед за волнами и веером брызг нот моей любимой старинной мелодии…
И, не удержавшись, иногда посматривал на свою слушательницу.
Пока я играл, на её лице расползалось удовольствие, а солнечные лучи игриво плясали на её рыжих волосах… Тогда я подумал, что хотя она и человеческая женщина, она всё-таки очень красива… Прежде я ещё не пробовал человеческих женщин, потому мне стало интересно, отличаются ли они от эльфиек?.. Но, впрочем, это же дитя. Моложе меня на несколько десятков лет. Да и жених у неё есть.
А глаза её горели восторгом. Разумеется, всем понравится, если при них эльф заиграет!
Мелодия закончилась, а она радостно мне захлопала.
— О, это было чудесно! — сказала, — Правду говорят, что эльфы — музыканты, чья игра потрясает!
— А ты… сомневалась?
— Ну… — она смутилась, потупилась, — Пока сам не увидишь и не услышишь — и не узнаешь, — и робко подняла на меня сверкающие счастливые глаза, — Спасибо вам, что сыграли для меня! Это было чудесно! Волшебно!
Устоять перед таким слушателем сложно музыканту…
Пока я играл, а она довольно внимала журчанию мелодии, небо незаметно закрылось тучами. Мир, незамеченный и не пойманный, неожиданно облил нас дождём. С головы до ног. И ещё лил и лил…
Укоризненно посмотрел на небо. Мир умыл моё лицо, стирая совсем уже мои слёзы. И в глаза, коварный, воды тоже налил.
— Пойдёмте, — она осторожно взяла меня за запястье, — Тут неподалёку клён есть. Большой. И вроде ещё листья не упали.
Я вернул флейту в чехол свободной рукой и позволил девчонке увести меня за собой…
Дождь лил и лил, омывая нас обоих от грязи. Её ноги в сандалиях и мои в тряпичных сапогах увязали в образовавшейся грязи, приминали мох. Который, впрочем, быстро разгибался вслед за нами…
И в какой-то миг я подумал, что это даже прелестно: бежать под прохладным дождём вместе с кем-то. Особенно, если этот кто-то из тех, кто чувствует чужую боль, словно свою. Кому нету дела до того, что я где-то там король… кто говорит со мной так легко… и… честно…
Но мы уже вскоре оказались под большим клёном. Ещё почти не облетевшим. Пристроившимся по-соседству с двумя ёлочками и сосной, отчего под ними образовался сухой и отчасти прикрытый уголок.
— Не облетели! — сказала бегунья, выпустив мою руку и повернувшись ко мне, — Мы сможем спрятаться, — и первая в объятия деревьев нырнула. Корзинку пристроила у входа в древесное убежище.
И бодро, играясь, листьями опавшими, сухими, занесёнными туда, пошуршала. Насребла их ворох в ладони, разжала пальцы, смотря, как они упали. Ещё раз набрала, выпуская. Опять… И затихла, подобрав за черенок отдельный кленовый листик, жёлто-красный, вглядываясь в узор прожилок и переходящих цветов. Дитя…
И, улыбнувшись, шагнул в объятия чужых деревьев вслед за ней.
Мы сидели, а дождь лил…
Мир, ты чего это вдруг? Удружил! То есть, я считаю совсем наоборот.
