Но… я сам плакать не мог. Не сейчас. Кто-то же должен провести последнюю церемонию.
Поднял вверх руку, привлекая ко мне внимание. Посмотрели все, кроме Зарёны и сына Рана: принцесса утонула в своей боли, ничего не слышала и не видела, а Нэлу, похоже, не было дела ни до чего кроме неё.
— Лэр… мой сын… наследник… Кто получил от него Памятные розы? — хрипло спросил я.
Все зашептали, взволнованно оглядываясь.
Но, судя по наступившей гнетущей тишине, никто не получил белой Памятной розы от Лэра! И красной… никто не получил!
Почему так? Ведь сын же успел сплести своё последнее, прощальное заклинание. Неужели, у моего Лэра совсем не было друзей?! Не было ни одного важного эльфа, которому он был бы благодарен, который как следует заботился о нём? Ни белую розу другу. Ни красную розу любимой женщине или хотя бы любовнице. Он… не успел или всё-таки не захотел?.. Но нет, по времени принц вполне бы успел отправить хотя бы одну Памятную розу. Это заклинание было проще песни Последнего пути. Значит, у него не было ни настоящего друга, ни женщины. Он ни одну из этих радостей жизни вкусить так и не успел. Мой сын… мой последний сын… так неожиданно угас!
Пальцы слишком сильно зацепили одну из струн. Она натянулась, издала резкий некрасивый звук и порвалась, свились пружинами обрывки. Свились и рванулись в стороны…
Стоя посреди горной равнины, я зажмурился и позвал Старейшину драконов. Того, которого они не прятали от нас.
Никогда не забуду, как ослепительно сверкал равнодушный снег на горных вершинах в этот проклятый день, как продувал и пытался сорвать с меня одежду обжигающий холодом ветер. Тогда я в очередной раз удивился, как точно порою природа отражает наше внутреннее состояние! Словно мир наш волею Творца по-прежнему продолжает вести с нашими душами свой разговор. Даже если мы забыли всё, все слова, даже интонаций Мирионы уже не понимаем, она всё равно пытается докричаться до нас. Или то Творец пытается рассказать нам, что наша боль — это всё ещё и его боль? Может, даже он пытается в такие мгновения докричаться до нас и подсказать, как же нужно жить, где скрывается выход из создавшегося у нас тупика?
Может… и всё-таки этого может и не быть. Я… я, наверное, слишком гордый, чтобы Творец снисходил до меня своими советами и сочувствием. Да и вряд ли бы я принял его поддержку и помощь. Да и мир… Мир только раз заговорил со мной. Лес иногда со мною говорил, но мир…
Я не сразу понял. А когда понял, то это понимание тоже меня сильно зацепило.
Мир заговорил со мной только один раз, в тот самый день, когда я позвал к себе сына и дочь на разговор. Тот первый и последний день, когда мы искренно заговорили друг с другом, о наших чувствах, о наших мыслях. И я даже решился отчасти приоткрыть им мои планы. Мир обратился ко мне в тот день, потому что именно с того дня могло начаться восстановление моей семьи, объединение молодого поколения нашего рода. И… и может быть, мир понимал, что Лэр обречён и времени у него почти не осталось. Только в тот день мир обратился ко мне, умоляя начать с моими детьми другой разговор! Может, я мог хотя бы отчасти примириться в тот день?! Я не мог исправить всего, не мог вернуть Кана, не мог задержать надолго в жизни Лэра, но… тогда мы могли бы хоть раз дружно поговорить, как настоящая семья. Ведь мы и были одной семьёй! Но такой холодной и чужой!
Птица, посланница мира, приблизилась ко мне, потому что в тот день я мог приблизиться к сердцам своих детей, своих оставшихся детей, одного из которых я должен был скоро уже потерять. Ещё одного… Частица мира, воля его души, песня его души, отчаянная его песня приблизилась тогда к моей руке и потопталась на моей крови. Мир намекал, что я уже замазан в крови, что я уже был ранен прежде. Мир хотел предупредить, что я могу снова запачкаться в крови от ран, новых ран, в боли от новых ран…
Но я не способен был услышать голос моего мира. А знаков его я не понял. Не понял чётко. Лишь заподозрил, по пению птиц, менявшему ритм, что мир просит меня поговорить с моими детьми теплей. Вот ведь я велел им сесть в кресла напротив, столом отдалённые от меня — и стихло птичье пение за окном. А когда я попросил сына и дочь сесть рядом со мной, чтобы нас уже не разделял тот стол, в соседние кресла, то за окном грянул радостный и счастливый хор из нескольких птичьих голосов!
Мир всё-таки пытался позаботиться обо мне… о нас… или только о них? Об этих чистых детях, ещё не успевших зачерстветь душой? Мир пытался соединить опять разломанные куски моей семьи, но… я понял только часть тогда. И полностью открыться своим детям не сумел.
Не успел…
А теперь слишком поздно…
Лэра тоже больше нет…
Ушёл второй из моих детей… Ушёл раньше меня…
О, как это больно! Самому всё разрушить! Ничего не успеть! Ничего не поменять…
Уже поздно…
Я остался один в этой жизни. В это горной долине, такой же холодной, как и моя жизнь. Как и моя скупая душа, не пожелавшая делиться теплом с теми, кто когда-то проходил со мною рядом.
Я… если я их уговорю… Если я уговорю драконов, то… то может дочь моя останется в этом мире совсем одна?.. Но я не могу! Я не могу удержаться от этого поступка! Может быть, мои действия ещё больше всё запутают, но я не смогу всё бросить, тем более, сейчас! Они заплатят за оборвавшееся дыхание моего Лэра!
Они пришли вдвоём: Старейшина и… почему-то вместе с ним явилась Арлика. Сегодня драконка была одета в чёрное строгое платье, закрывавшее почти всю её фигуру. Даже вышивки — в этот раз золотой — было маловато. Как-то непривычно скромный наряд для неё.
Я задумчиво коснулся обрывка струны и тут же отдёрнул проколотый палец. Медленно набухла кровавая капля на коже. Медленно скатилась она вниз…
Это была моя ночь. Ночь перед поединком. Полная пьянящих шелестов травяных стеблей, с мелодией листвы и неуловимой в темноте рябью на воде, рождённой лёгкими движениями ветра. Я танцевал, не сминая травы и цветов, скользя по лугу причудливыми закручивающимися линиями, позволяя широким рукавам и полам рубахи развеваться как крыльям. Единственное отступление от темноты — легкое магическое мерцание одежды и камней в обруче. Не ради света или услаждения взора случайного наблюдателя. Нет. Я просто ловил магические потоки леса, я сливался во единое с танцем ветра, позволяя живительной силе течь вместе со мной. Я позволил себе заглатывать дыхание леса. И его дыхание, его сила отзывались в моём теле, заполняли мои одежды и обруч, всплескивали и светились, прежде чем покинуть меня.
Первый танец — огня. Резкие, быстрые движения, страсть и огонь в каждой клетке тела. Я летаю по лугу, неистово, долго, неуловимо, как пламя взлетает по сухим веткам. Жар, нестерпимая боль и гнев из моей души выпускаю наружу в каждом взмахе рук, в каждом кружении пальцев, в сгибе и распрямлении ног. Безумию, завладевшему моей душой, позволено завладеть мной и выйти вон. Все движения спонтанные, все разученные прежде танцы забыты. Их просто нет. Прошлого нет. Нет ничего, что бы сдерживало меня. Нет никаких знаний, никаких мыслей, никаких чувств…
