Акар, ненавижу тебя! Я был в твоих руках, но ты не оборвал моей жизни. Я подставил тебя, но ты… Ты просто ушёл, и почему-то даже поблагодарил меня!
Я подобрал треснутый инструмент. Медленно уселся, положил каэрым на колени. Пальцы мои пробежались по поредевшему ряду струн. Даже будучи искалеченным, инструмент рождал какую-то мелодию. Я мог говорить с ним… я мог рассказать ему всё… Я мог выкричаться только в музыке. И хвала предкам, что музыка была у меня!
Пальцы мои перебирали струны моего инструмента, рождая старую, всё ещё не забытую мною мелодию. Она оборвалась где-то посередине или даже почти у самого конца. Я ничего не могу сделать с ней. Я ничего не хочу с ней делать. Я оставлю эту мелодию оборванной, без продолжения и конца. Вложу в неё всю душевную боль, которая давно уже мучает меня. В ней не будет конца, потому что мне страшно оставить всё как было — слишком пронзительная эта боль, она накрывает меня тяжёлой волной, с головой, я задыхаюсь в ней, я разрываюсь на части. Если же у мелодии не будет окончания, то будет хотя бы маленькая капля надежды на то, что у неё будет светлый конец. У меня самого уже не осталось надежды и всё же, пусть хотя бы в сложенной мною мелодии она будет… пусть будет хотя бы тень надежды в моей мелодии!..
Рука бессильно соскользнула со струн и опустилась на землю. Мелодия замолкла. И стало как-то тихо вокруг и глухо. Я остался наедине с тишиной.
В очередной раз…
Я остался наедине с тишиной…
Я и тишина…
И больше никого… больше никого рядом нет…
Ветер шуршал листьями… Облака равнодушно плыли по голубому небу… Светлое небо… его ничего и никто не в силах было запятнать! Кроме разве что туч. Но тучи — это часть неба. А мы, живущие снизу, не способны оставить на полотне неба какой-либо след. Оно было таким до нашего прихода в жизнь. Оно таким и останется после нашего ухода. Как бы мы ни жили… как бы благородно или мерзко мы ни жили, но мы не оставим на этом небе свой след. Разве что сможем оставить след на земле. Светлый или ужасный след в чьей-то памяти и душах. Но все уходят. И этот след однажды тоже уйдёт… И никто не узнает, кто когда-то ходил под этим небом в этом самом месте, как больно или как радостно ему было…
Трава шелестела, покачиваясь, кокетливо взирая на меня маленькими неброскими цветами… С яркими искрами и брызгами цветов покрасивей…
Всё уходит… всё уходят… Но цветам это не мешает зацветать из года в год, чтобы радовать людей…
— Почему ты не закончил мелодию? — вдруг спросили сбоку.
Вздрогнув, обернулся.
Разрушитель дворца стоял шагах в тридцати, прислонившись к дереву. Двадцать с небольшим на вид. Тонкие, но густые изящные брови… тонкие губы… длинный прямой нос… серые глаза в обрамлении густых тёмных ресниц. Криво обрезанные тёмно-коричневые волосы скрывали уши… Он стоял так близко, что казался сном… Акар верно заметил: он был похож на меня!
Глубоко вдохнул, выдохнул. Не сразу смог справиться с волненьем. Наконец спокойно ответил:
— Потому, что я не знаю, какой будет у неё конец.
— Понятно, — ответил молодой мужчина, чуть помедлив.
Я заметил у него дорожную сумку и футляр с флейтой у его пояса. Подошёл так бесшумно, что я не заметил его появления.
— Ну, извиняй, что помешал! — добавил мой сын по-простому, взмахнув рукой в прощальном жесте, как это обычно делают люди, — Я шёл, шёл, вдруг слышу: музыка играет. Красиво. Ну, я и подошёл послушать. А ты так увлёкся, что ничего не замечал.
Спросил как бы между прочим:
— Не хочешь поблагодарить меня твоей игрой на флейте? Если тебе понравилась моя мелодия?
Молодой мужчина замер в нерешительности.
Он ли это? Или только лишь мой сбывшийся сон? Первый светлый сон о моём первенце, увидеть который я даже не мечтал? Или… я всё-таки вижу моего сына наяву?! Узнал ли меня? Зачем подошёл? Если это Кан, не боится ли, что узнаю его по игре? Если это Кан… если он…
— Ну, куда нам до умелых эльфов! — усмехнулся молодой мужчина, — Играем только по-простому.
— Сыграй, как тебе нравится, — как ни старался, мой голос дрогнул.
— Ну, ладно тогда, — сказал он вдруг неуверенно.
И флейту всё-таки достал. И как-то пристально взглянул на меня. Я притворился, будто ничего не подозреваю. Пусть думает, что уже слишком давно всё было. Лет тридцать утекло.
Или… он пришёл, чтобы меня убить? Ведь он же не знает, кто его отец!
А впрочем… если он пришёл, чтобы меня убить — пускай. Я устал. Я уже слишком сильноу стал от всего. И я раз за разом малодушно мечтаю сбежать.
Кан сыграл мне несколько мелодий, человеческих, простых, но завораживающих своей певучестью и надеждой. Сын, что… ободрить меня захотел?! Я с таким страшным выражением лица тут сидел? Или моя мелодия слишком отчаянно кричала вместо моих уст, выпуская страх и боль из глубины моей души?.. Или эта невидимая связь, которая, как говорят легенды, никогда никуда не исчезает? Я мечтал о помощи — и он вдруг почему-то пришёл…
Но… он забыл меня? Забыл моё лицо совсем? Я ведь даже уши свои не скрывал, заострённые сверху. Ясно же чтоя эльф. Или он не забыл, а всего лишь притворялся? Хотел уйти неузнанным? Хотел напасть неожиданно? Но… для чего играть мне светлую мелодию тогда? Да и… разве светлые мелодии, по настоящему светлые мелодии, могут звучать из грязной души? От того, кто пришёл со злыми намерениями?
Но… он не напал на меня. Даже не попытался. Сыграл. Светлую, красивую мелодию. Он восхитительно играл, даже при том, что это были человеческие мелодии.
А потом мы распрощались как ни в чём ни бывало. Как чужие, случайно встретившиеся в каком-то незначительном месте. Сын ушёл, а я едва удержался, чтобы не посмотреть ему вслед.
Может быть, Кан боялся быть узнанным и пойманным. Да, он точно понимал, что его ждёт страшное наказание за разрушение дворца, если его поймают. Мог бы и предположить, что я видел его в тот день или серьёзно изучал все следы на месте дворца и догадки ищущих его магов. Но всё же почему-то подошёл так близко, сыграл для меня… Может быть, и сам не понял, как пришёл ко мне в ответ на мои молитвы…
Мой сын… Он был достаточно смел и добросердечен, чтобы в таких обстоятельствах рискнуть подойти ко мне. Я не знаю, как он жил эти три десятка лет там, в мире людей. Но этого его поступка достаточно, чтобы понять, каким достойным мужчиной он стал. Кан сам вырос таким. В этом нет моей заслуги. Он только один был… он сам… А я… я думал только о своём благополучии. А он умел думать о других. Пожалуй, я даже рад, что Тэл спрятала его от меня. Чему бы я смог его научить?..
Я так и не кинулся вслед за ним. Я не мог ничего ему рассказать. Только гладил треснутый каэрым.
Если честно, я даже боялся догнать и спросить. Может быть, всё-таки не он… А так у меня будет хотя бы надежда, хотя бы память о том, как юноша, похожий на моего сына, играл для меня, пытаясь меня подбодрить.
