— Вроде звучит? — сказала робко.
— Вроде, — отозвался он глухо.
И играть продолжил. Но ещё несколько мгновеной сбивался и фальшивил, нервничая. Потом, впрочем, быстро увлёкся. Снова.
— Интересно, что бы это значило? — напела я, созвучно с музыкой, — Мы — звенья одной цепи, мы — нити одного узора…
— Единство семьи, — отозвался парнишка задумчиво, сам в тон музыки.
— А почему звенья-то? — напела.
— Если нет одного в семье, то она как цепь разорванная. Ни к чему непригодная. Единство рода — очень важно, потому что… — тут он очнулся от очарования музыки, вглянул на меня напугано.
— Лэр… — тихо позвала я.
— Я не Лэр! — он выдохнул это как-то слишком резко.
— Лэр за Гранью, — проворчал король.
— Лэр за Гранью, — кивнул парнишка и, смутившись под нашими взглядами, налипшими вдруг заинтересованно на его лицо, словно осы на мёд, проворчал, — Вы же сами так сказали.
— А всё-таки ты врёшь!
— Я не вру! — но в глаза он мне долго не смотрел, уткнулся взглядом в инструмент, — И вообще… разве из-за Грани возвращаются? Тем более, много лет спустя?
— Разве что… — меня вдруг осенило, — Разве что можно было бы вернуться, взяв новое тело. Заново, что ли, родиться. Но чтоб какая-то часть себя осталась прежней.
Музыкант как-то резко дёрнул струну. Та лопнула.
— Как жаль, что больше музыки не будет! — огорчённо выдохнула королева.
— Ничего, я и на одиннадцати доиграю, — парнишка беззаботно ей улыбнулся.
Нён побелела, судорожно сжимая руку супруга, сидевшего с ней рядом. Тот нервно куснул верхнюю губу. Возникла долгая напряжённая тишина.
— Лэр… — голос Хэла дрогнул, — Говорил точно так же!
— Мало ли что я говорил!
Мы выпучились на него ещё более напряжённо.
— То есть, он! — проворчал полукровка, — Говорил и говорил! Чего вы вечно к словам моим цепляетесь?! — он сердито отодвинул каэрым, на бабочку посмотрел на своём плече, — Пойдём, мир!
Тут побелел уже и сам король.
— Л-лэр?! — выдохнул он сдавленным голосом.
— Мало ли, что Лэр ваш говорил! — парнишка вскочил, но бабочка на его плече всё ещё сидела, — Чокнутые вы все тут какие-то! — и быстро от нас пошёл.
Потом, правда, вздохнул. Рванулся к своей сумке, забытой возле инструмента, но поодаль от нас.
Хэл вскочил, схватил его под локоть, в глаза ему заглянул с мольбой:
— Лэр, ты почему нам врёшь? Ведь это же ты! Я что, сына своего не узнаю?!
— Так вы сами сказали: нету Лэра, — проворчал таинственный незнакомец, сердито зыркнув из-под криво обрезанной чёлки на него, — Из-за Грани не возвращаются. Это всем известно.
— Н-но… ты же как-то вернулся? И твои привычки, фразы твои любимые остались при тебе.
— А ведь… — Нэл растерянно поднялся, — Ведь в Жёлтом краю считают, что из-за Грани можно вернуться. Но только уже с новым телом. Родившись заново. Сохраняя свою душу и, может, какую-то часть от себя прежнего.
Мой муж шумно выдохнул и вдруг процетировал, что-то наподобие поэзии Жёлтого края или хм, их певучей прозы:
Когда я смотрю на деревья, я всё больше верю в круговорот в жизни.
Весной безжизненные вроде стволы вдруг выпускают молодые ветки и листья, летом растут, крепнут старые и новые ветки, листья сочнеют, к осени все они показывают плоды, плоды зреют, потом к зиме листва опадает и снова сухой мёртвый ствол. Внешне дерево погибло, высохло. Но новой весной оно опять оживает.
Мы не видим снаружи, но под корой каждый год прибавляется по слою-кольцу. За каждый цикл по слою. Год влажный — кольцо толстое. При пожаре обгорит — тонкое, чёрное.
Год за годом, год за годом, всё сначала…
Мы видим, как дряхлеют наши тела. Но это внешнее. А душа как основа живёт… Она возрождается в новом теле. Душа просто лишь обрастает новыми кольцами, по кольцу за каждую жизнь. По новому узору вокруг старинной и вечной основы.
Мы видим, как дряхлеют наши тела. Но это внешнее.
Год за годом, всё сначала…
Всё сначала…
Год за годом…
Год за годом…
Когда я смотрю на деревья, я всё больше верю в круговорот в жизни…
— Тогда бы все помнили свои прошлые жизни, — проворчал таинственный незнакомец, — И не сомневались бы, что тело — это лишь одежда для души, временная.
— Но Матарн опыты ставил, надеясь одолеть Грань! — вмешалась я, — И его верным напарником был именно Лэр.
Хэл посмотрел на меня растерянно. Вздохнув, призналась:
— Матарн приходил ко мне в тот год, когда Лэр ушёл за Грань. Показал Белую розу, такую же, как и у меня. Там даже имя было брата! Имя семьи его и его рода!
Долгая, напряжённая тишина застыла у покоев ушедшего принца.
— Значит… — голос Хэла задрожал, — Значит, Белая роза Лэра была у тебя! — и взгляд его полыхнул пламенем, гневом, сильным, — А ты ничего нам не сказала?! Мы-то думали, что у Лэра никого нет.
— А вы разве у меня спрашивали?
— Я спрашивал на обряде прощания! Но ты ничего не сказала!
— Да разве вы не помните? — Нэл между нами встал, меня собою заслонив, — В каком состоянии была Зарёна? Её трясло всю. Боялся, как бы припадок с ней не случился. Вот даже после казни Сина…
— После казни Сина? — вдруг встревожено голос подал музыкант, — А что опять случилось с Сином?
Мы все повернулись к нему. Он потупился. Но, кажется, было уже поздно отпираться. Сина, учителя Лэра, он тоже знал. И волновался, услышав про него грустную вещь.
— Всё то же самое, что и было при Лэре, — вздохнул король эльфов.
— Тогда ладно, — парнишка улыбнулся, счастливо. И беззаботно.
Так улыбался Лэр.
— Слушай, может, хватит уже? — руки на плечи ему положила, — Я не знаю, как у тебя это получилось, но ты как-то вернулся. И сохранил какую-то часть своей памяти.
— Но ведь… — смутился полукровка, — Если все возвращаются — и ничего не помнят, то, допустим, если я действительно вернулся в жизнь, то я-то почему должен помнить? Нету логики в ваших словах.
— А ещё Лэр любил заговаривать зубы, — усмехнулся Хэл, — Правда, при всём своём остроумии и находчивости, он прибегал к отговоркам только в крайних случаях, когда вроде уже совсем зажали в угол. И, как ни странно, приличные вроде доводы находил!
Парнишка смутился.
Его, кажется, опять загнали в угол.
