— На что?
Молчание.
— На меня?
Её дыханье сбилось: я угадал.
— Понравился?
— Нет! — резко возразила девица.
— Песня по душе пришлась?
— Да! — произнесла она уж слишком быстро.
Дружелюбно осведомился:
— Врёшь?
— С чего ты… вы взяли?
— Предположил. И попал в точку.
Её дыханье участилось. Должно быть, сердце бешено забилось от волненья. Не желая, чтоб у меня возникло определённых мыслей на счёт её отношения ко мне, она торопливо ответила:
— Ты… Вы… странный какой-то…
— Чем?
Она искренне призналась:
— Не знаю. Что-то в вас… другое…
Иллюзия, что ли, испортилась?
— А как вы меня нашли… так вовремя? Вы же должны были ужинать в доме нашего старосты, а тот в другой части живёт от этого… — ненависть прорезалась в голосе селянки, — Места…
— Услышал твой вскрик, когда по нужде вышел. И пришёл.
— У вас хороший слух, — заметила девушка с подозрением.
— Потому и музыке учился.
— А мясо вы ненавидите? Так посмотрели, когда вам тот кусок баранины принесли…
— Сырое — не ем. И вид его мне не нравится. То ли дело — жаренное, со специями…
Через несколько шагов любопытная селянка уточнила:
— А может… вы его вообще никогда не ели?
— Да чтоб мужчина и без мяса… — начал было я возмущённо.
Девушка резко остановилась — я едва не столкнулся с ней. И что она ко мне прицепилась? Попробовал припугнуть:
— Может, мне тебя до твоей постели проводить? Что-то ты уж слишком моей персоной интересуешься.
Селянка подступила ко мне вплотную — ощутил на лице её прерывистое дыханье, потом тонкие, но сильные руки обхватили мою шею — и с неё прыгнули на мою голову, прямо на уши, пальцы нащупали мочки моих ушей, уверенно, но нежно скользнули выше…
— Я так и знала! — довольно произнесла девица и перешла на шёпот: — У вас слишком много талантов: и поёте, и сочиняете, и на музыкальных инструментах играете… У вас, кажется, край флейты из узелка торчал? Мало того, что у вас великолепный слух, так ещё и вид сырого мяса вызывает у вас отвращение… Драться-то многие мужчины умеют… А вот животных усмирять даже не все человеческие маги способны! А теперь я окончательно убедилась!
Пользуясь её близостью ко мне, сцапал догадливую селянку за голову. Та отчаянно вскрикнула, дёрнулась… Я забрался пальцами под плотные пряди волос, закрывавшие верхнюю половину ушей, скользнул по её ушам пальцами… А-а, вот откуда она это знает! А её мать уши не скрывала, и у неё они были обычной формы. Значит, отец — эльф или кто-то из предыдущих поколений.
Насмешливо осведомился:
— Ну и зачем тебе понадобилось меня ощупывать? — и выпустил девчонку.
Долгая молодость у эльфов наступает позже. А у детей, у которых один из родителей — остроухий, а другой — человек, может её и не быть вовсе.
— А вы… полукровка? — взволнованно, но едва слышно спросила девушка, отступив на шаг или два.
Неохотно признался:
— Чистокровный.
— И… давно?
Ворчливо поинтересовался:
— Всех предков перечислить?
Квас терзал меня уже нещадно. И зачем я столько выпил?!
— А у вас их много?
— Я помню только до двадцать седьмого поколения. И дальше… были… Слушай, вредина, может, отблагодаришь уже спасителя?!
— К-как? — дерзкая девица вмиг заробела.
— Или заткни уши, или проводи меня… до этого вонючего сооружения!
— Ой, вас там чем-то напоили или перекормили! — до неё дошло, она схватила меня за руку и потащила к себе.
К счастью, мы уже дошли почти до самого её дома. И на пороге нас поджидала её мать: в одной руке она держала подсвечник с тощей свечой, в другой — кочергу. Оставив дочь саму объясняться с испуганной родительницей, двинулся на нужный запах. Надо бы после сбежать или, ещё лучше, переместиться прочь, так как знакомство вышло при крайне неудобных обстоятельствах. Впрочем, у неё мать — человек, а у людей юмор грубее…
Едва вышел на свежий воздух, как наткнулся и на дочь, и на мать. Тусклое пламя выхватывало из мрака два радушно-приветливых лица. А мне хотелось под землю провалиться от стыда. И ведь уже не одно десятилетие сгинуло, как я начал жить среди людей, и, казалось, уже серьёзно пропитался ихними обычаями и словами, ан нет: временами всплывает из подсознания что-то прежнее, как вот это поганая эльфийская гордость и вытекающее из неё стремление всегда и перед всеми выглядеть красиво и достойно. Разумеется, у остроухих помимо необычайной тяги к прекрасному и всевозможных талантов есть так же и вполне земные потребности и нужды, но вот это место… эта нелепая просьба отблагодарить за спасение таким… таким способом! И какого хрена они меня тут поджидают, едва ли не у самого этого проклятого строения! Ох, да я, кажется, краснею! Только бы не разглядели… Да что ж вы тут застыли?! Ни стыда, ни такта! Боитесь, что ли, что сбегу, потому меня караулить вздумали?!
— Зарёна мне рассказала, что вы её спасли, — дружелюбно и ласково начала женщина.
— Если бы рядом не оказалось такого доброго человека… я… — предпоследнее слово плутовка выделила интонацией.
Мало того, что тут стояла, да ещё и мать сюда притащила, поставив меня в такое неловкое положение, так ещё и условия мне выставляет о неразглашении моего происхождения. А до женщины не доходит, что я испытываю: пялится на меня своими глазищами…
— Она у меня единственная родная кровиночка! — всхлипнула женщина, обняв девушку свободной рукой — кочергу она уже отбросила за ненадобностью.
— И нас тут никто не любит! — заревела Зарёна.
Да я это давно уже понял. И надо бы посочувствовать вашему горю, да вы мне уж очень испоганили настроение.
Ворчливо спрашиваю:
— Где у вас рукомойник?
— Ох… А мы и не… Простите нас, пожалуйста! — всполошилась хозяйка.
И едва ли не побежала указывать мне путь. То есть, шагов пять-десять: рукомойник висел неподалёку. Хорошо сейчас ночь, почти все люди спят…
Вымыв руки, хотел оставить их высыхать самостоятельно. Зарёна сбегала в дом, притащила мне рушник с красной, красивой вышивкой, в линиях которой чувствовалось больше утончённого и изящного, выдуманного мастерицей, чем традиционного, свойственного узорам Белого края. Я залюбовался и не хотел прикасаться к этому прекрасному рукоделию: опять во мне проснулась кровь моего народа, но девушка твёрдо вручила мне его.
— Если нравится: выстирай — и забирай насовсем.
