— Просто придумай свой танец, — парнишка улыбнулся, потом уточнил, — Кстати, ты кто?
Недоумённо представилась:
— Я — Зарёна.
— Заря моя, — улыбка стала шире, — Приятно познакомиться, красавица!
Хотела спросить спокойно, но мой голос задрожал:
— Ты… совсем меня не помнишь?
— В голове какой-то хаос… Заклинания не удаются, лица не вспомнить… — Акар задумчиво потёр лоб, долго вглядывался в лица молчавших остроухих, — А почему вы так на меня смотрите? Я что-то сделал не то?
Последовала долгая гнетущая тишина. Видимо, от него ждали извинений, раскаяния, бурного проявления желания жить дружно и не посягать на законы обоих народов. Впрочем, может, оно и к лучшему, если он забыл. Может, его если и не простят, то хотя бы дадут ещё шанс.
— Тут смотрю, не то праздник друзей какой-то, не то прекрасную деву танцам учат, — невозмутимо продолжил подросток, — Я бы с удовольствием посмотрел, как танцует огненная красавица, — дружелюбная улыбка, — Какой у тебя танец любимый, Зарёна?
Смущённо призналась:
— Я не умею танцевать. Ну, эльфийских танцев не умею.
Да, собственно, я и человеческие танцевать мало умела. Каким-то танцам меня мама выучила: мы танцевали у нас дома, где нас никто не видел. Часть танцев я подсматривала, когда танцевали другие. Меня никогда не приглашали присоединиться к праздникам в деревне. Да я и не просилась. Всё равно любое моё действие расценивалось как ещё одно проявление моей противной распутной натуры.
Эх, мама… мамочка… Зря ты не ушла оттуда, пока ещё была возможность! Может, и смогла бы найти другого любимого, если бы ушла, покуда была молодой. Но, увы, я видела, как порой она украдкой смотрела на того мерзавца, что выгнал её утром после брачной ночи. А он, скотина, на неё старался не смотреть. Будто пустое место было. И даже завёл себе новую жену, детей, а старой будто и не было вовсе. Хотя порою, не заметив меня, селяне о том шептались, мол, как он, при живой жене-то! Новую взял! Но в глаза ему о том не говорили. И замолкали, заметив меня. И жена его новая делала вид, будто первой его жены, точнее, настоящей его жены, у него вовек не существовало. И детям о нас не говорила своим. А года за три, как остановилось сердце мамы, и она упала, выронив кувшин с молоком, так, что будто слёз белые с лица её скатились капли, он погиб.
Он не вернулся с битвы со Светопольем. Когда двое наших вместо дюжины пришли, когда приветственно закричали дети им у околицы, когда все бросились смотреть на них, вернувшихся с войны, то и мама моя, кувшин с молоком выронив, на них смотреть побежала. Радостно и оживлённо блестели её глаза: ждала мама не встречу — о том она вряд ли б мечтала — ждала хотя бы возможность увидеть своего любимого. От жены его уводить она не пыталась ни разу. Да даже не рискнула с ним хоть раз заговорить — из тех их встреч, что я случайно увидала. А я не пошла тогда. Я не хотела её любимого, злыдню поганую, видеть. А потом, к вечеру, её сын старосты и брат старосты бесчувственную принесли. Сказали, нашли в лесу, бездыханную. И сердце у неё почти не билось. Видимо, не увидев его в тот день вернувшимся или даже переспросив отчаянно — и не тот, не ей желанный, ответ услышав — убежала мама с отчаяния в лес. А после её уже там нашли. Ходил к ней знахарь наш деревенский — сам пришёл, денег не спросил — но пробудить её не смог. Я видела, он с грустью смотрел на неё. Она очнулась дня через два. И была долго, с два месяца, тиха и молчалива. И… и, может статься, что с того злосчастного дня — не для проклятого, её предавшего, жениха, а для неё ужаснейшего дня — и стало сердце матери моей слабеть и ныть. Но не говорила мне о том она. А после было уже поздно…
Я не знаю, что она чувствовала, когда я родилась, когда она обо мне узнала. Может, мечтала мама, что я буду ребёнком её с любимым, но, увы… Кажется, с рождения уже уши мои были заострёнными сверху. И выдавали, что не от него она меня зачала. И, замечала, когда я с мужем её предавшим случайно встречалась в деревне или лесу, на меня бросал мужчина мрачный взгляд. Но бить меня он не пытался. Не ругался. Повода придраться не искал. Раз заступился, когда меня поймал у озера кузнецкий сын, схватил за ворот его, выпустив меня, а того — по роже того распухшей и глазам подбитым потом увидала — избил. Но больше уж не вступался. И я тоже не пыталась говорить с ним. А после было уже поздно…
А дети его другие, жена та противная его ко мне так и не подошли, даже когда остановилось дыханье матери моей… Даже когда я, собрав немного вещей в суму дорожную, подожгла наш дом…
Полудракон подошёл ко мне, утонувшей в тоскливых воспоминаньях, и, прежде чем кто что-либо сказал, прижал меня к себе, обнял, погладил по волосам. Потом отпустил из рук, неожиданно, чуть приподнялся на носках и… и вдруг прямо в губы меня поцеловал.
— Что б ни случилось, — сказал, — Ты краше всех.
Моргнула недоумённо. Он снова легонько и быстро прикоснулся губами к моим губам, погладил по голове, руку убрал. И подальше отступил, шагов на шесть.
"Чужие тайны" 6.2
Отец было рот открыл, но я, испугавшись, заслонила парнишку собой.
— Он меня утешить пытался, — сказала, — Как придумал, так и осуществил. Но я против того не возражаю. Хотя, предпочла бы, чтоб в будущем меня сначала б спросил, хочу я целоваться с ним или нет.
И, притворяясь сердитой — а внутри меня всё трепетало от лёгкости и нежности прикосновенья его губ — на юнца посмотрела. Хотя… не такой уж юнец этот отрок. Ненамного он младше меня.
Потом последовала напряжённая и долгая тишина. И взгляд, каким Акар смотрел на меня… Я не могла понять, что он значит, этот взгляд? Такой напряжённый и цепкий, будто он пылинку какую-то хотел разглядеть на моих щеках или ресницы на моих глазах.
Акар вдруг уверенно произнёс, отвлекая нас всех от случившегося, смотря только на меня, мне в глаза:
— Это не беда: придумай свой танец. Но не вроде этих. У остроухих танцы сложные, требуют грации и гибкости, долгих и упорных тренировок, соответствующей одежды. И движения они предпочитают мягкие, нежные, изящные, быстрые. По-моему, это не в твоём характере.
Эльфы потрясённо наблюдали за нами. Точнее, за своей главной головной болью. Если он тогда не шутил и не врал.
— Хм, возможно, тебе подойдёт танец под «Песню бури», — продолжал парнишка, задумчиво разглядывая мои растрёпанные короткие рыжие пряди. Я их невольно встрепала, когда меня отец отругал, заставляя его движения повторять.
— Это военная мелодия Жёлтого края, — вежливо уточнил мой папаша, — Под неё не танцуют.
— Сыграйте, я станцую, — он ухмыльнулся.
Они так на него смотрят, будто никогда не видели его танца, более того, будто он всю жизнь доказывал, что терпеть не может это занятие.
— Сыграйте, прошу вас, мастера, — наконец-то произнёс Хэл, — Будет интересно взглянуть на танец Акара, тем более, что никто никогда не танцевал у нас под «Песню бури».
