Несмотря на пыль и опасность, все же в том путешествии они чувствовали, что двигаются вперед. К чему — не столь важно. Уна родилась в двадцатый день двадцатого века, хорошее предзнаменование, по мнению ее суеверных родителей-католиков. Они выбрали страну, которая провозгласила прогресс своей религией. Алдона подкупила пограничника, наплела ему, что у ее дочери особенная болезнь и ей требуется особенный врач, нарочно запутала историю, чтобы сбить с толку, а Уна в нужный момент принималась плакать. Пограничник — парнишка лет двадцати — помахал рукой вслед явно доведенной до отчаяния женщине с маленькой девочкой и запасом провизии на несколько дней. Так перешли они через границу, а Юргис прятался под досками тележки, которую тащил ослик. В конце концов они добрались до города, сели на корабль, пересекли океан и потом преодолели трудный путь по суше с пришитыми к одежде ярлыками «Кимбол, штат Мэн».
Такова была эта история, собранная из обрывков английских фраз родителей, но лишь сейчас Уна пережила ее. Она вспомнила, как вокруг сильно кашляли, горизонт качался, а мать обгрызла звездчатую плесень с кусочка сыра и, очистив, отдала его Уне. Как родители шепотом вели долгие, взволнованные разговоры, как презирали других эмигрантов, обитавших в битком набитых тесных блошиных сараях, будто сардины в банках. Как боялись потерять свои документы, как ненавидели российскую армию, как радовались, что сумели убежать и никто их не задержал.
Выкатилась откуда-то еще одна драгоценность, на этот раз целая фраза: Dievas davė dantis, Dievas duos duonos. Бог дал нам зубы, Бог даст и хлеб.
Должно быть, когда-то она знала свой родной язык, иначе откуда бы возникали в памяти ни с того ни с сего эти фразы. Уна не любила иронии, но ей виделась какая-то жестокая ирония в произошедшем: ее родители бежали в Америку среди прочего и потому, что русские хотели лишить их языка предков. Она гадала — вдруг этот язык хранится в потайном уголке ее существа не в виде осколков и обломков, которые стали в последнее время откуда-то вылетать, а в законченном виде, и в один прекрасный момент вырвется наружу, и она заговорит на нем легко и свободно.
До сих пор в ее жизни такой момент не наступал.
Куин прибыл минута в минуту, как договаривались.
— Проснись и пой, — воскликнул он, с шумом задвигая за собой двери.
— Проснулась я несколько часов тому назад, — сказала она. — А поют пусть те, кто помоложе.
— Уна, вы сияете, как новый саксофон. А прическа-то!
— Да, такую прическу даже пуля не пробьет, хоть на войну иди. Она обошлась мне в сорок долларов.
У него на щеках проступил румянец. Путешествия ему были по душе, она это понимала: такие люди, как Куин, которые всегда убегают от себя, любят дорогу. Он взял ее вещи и прошел к машине. Возраст машины произвел на него огромное впечатление, и он похвалил Уну за обычай заводить ее дважды в неделю и выезжать за покупками, и она почувствовала себя польщенной в глубине души. Куин помог ей сесть на пассажирское место, поддерживая за локоть длинными пальцами, что вызвало в ней парадоксальное ощущение: приступ беспомощности с приливом энергии.
Она разглаживала брюки на коленях, пока Куин запрыгнул на место водителя и взял в руки руль. Она ожидала, что они рванут с места в карьер и одолеют путь в кратчайший срок (интересно, подумала она, каков рекорд скорости), но он вел машину с величайшей осторожностью, пропустил самый удобный съезд на шоссе и неожиданно свернул в сторону скопления ухоженных домов.
— Куда мы едем, черт подери? — спросил Уна.
— Спасать кой-кого, — ответил Куин. — Дамочка в беде.
Он подъехал к кварталу домов рядом с Вашингтон-авеню.
Уна догадалась, где они, и ее тряхнуло от ужаса.
— Мы что, возьмем с собой эту тронувшуюся мать?
— Она сама захотела, — ответил Куин. — Исполнять ее желания — отрада для меня, вы себе даже не представляете какая.
Белль вышла из дома с набитой сумкой в руке. Ее провожала какая-то женщина.
— Охо-хо, — пробормотал Куин.
У другой женщины, в отличие от Белль, были черные волосы и крепкая фигура. Издалека казалось, что вид у нее такой же непроницаемый и невозмутимый, каким Уне запомнились ученицы академии Хеннефорда — школы для девочек, которую держала сестра Лестера. Однако при ближайшем рассмотрении это впечатление рассеялось. Женщина переживала горе, была напряжена и встревожена.
— Могу я, пожалуйста, сказать тебе несколько слов, — спросила брюнетка у Куина.
Куин вышел из машины, и Белль сразу же заняла его место.
— Белль…
— Я сама поведу, — прервала его Белль. — Ты ужасный водитель.
Глядя на мешки под ее глазами, Уна прикинула — она месяца три страдает бессонницей, трудно поверить, что человек может столько времени обходиться без сна, но после смерти Фрэнки Уна тоже долго не могла спать.
Куин пристально смотрел на Белль, а брюнетка сверлила сердитым взглядом их компанию.
— Хорошо, — кивнул он Белль, потом повернулся к брюнетке, которая начала устраивать ему разнос театральным шепотом.
Белль бросила сумку на заднее сиденье, где она прибилась к теплой куртке Куина. Уна коснулась своей прозрачной и жесткой, как панцирь, прически.
— Позвольте спросить?
— Я сказала Куину, что ему нельзя ехать одному.
— Мне не нужна нянька, — ощетинилась Уна.
— Я и не собираюсь с вами нянчиться, — ответила Белль. — Мне просто нужно вырваться из этого чертова города. Вы себе не представляете, как мне хочется вырваться из собственной шкуры.
Но Уна очень даже представляла. После смерти Фрэнки она почувствовала такое облегчение, когда села за руль и просто сдвинулась с места. Она постаралась проглотить свое недовольство. Ей не хотелось походить на тех стариков, которые ненавидят сюрпризы, — Луиза как раз от этого и предостерегала ее. Но она не могла справиться с разочарованием. Накануне вечером она изрядно помучилась со своими тугими кранами, но все же наполнила ванну до краев и брызнула в воду миндального масла. Утром она подушилась за ушами. Ее не привлекала роль третьей лишней. В блузке с длинными рукавами стало жарко, и она почувствовала себя размякшим пудингом, забытым кем-то в машине.
Белль открыла бардачок.
— А карты нет?
— Карта есть, — ответила Уна. — Я же не настолько слабоумная, чтобы отправиться в путь без карты.
— Ладно, обойдемся.
Белль возилась с зеркалом заднего вида, и Уна уловила запах ее тела. Возле машины Куин с брюнеткой продолжали о чем-то, если так можно выразиться, дискутировать.
— Это моя сестра, если вам интересно.
— Не интересно, — ответила Уна.
Она уставилась в одну точку, ей стало стыдно. Как она смеет злиться из-за того, что у бедной женщины будет хоть небольшая передышка?
