— Тогда почему вы возвращаетесь?
— Поневоле приходится. Мой отец умер, и теперь я глава семьи. Я обязан заботиться о матери, еще у меня на руках четыре брата, три сестры и их дети. Я один за них за всех в ответе.
— Вы хотите сказать, что преподавательскую деятельность придется оставить? — спросила Орисса.
Он кивнул, и даже в призрачном свете звезд она увидела, как помрачнели его глаза.
— Наша семья владеет небольшим куском земли, — объяснил он. — Я должен работать на ней ради блага своих близких.
— Значит, ваши литературные достижения оказались бесполезны?
— Такова моя карма — моя судьба.
— Вы действительно верите, что у вас нет никакого выбора? — спросила Орисса.
— Убежден, никакого.
— Но я не могу принять это как непреложную истину, — возразила она. — Неужели предопределено все, что мы будем делать, что с нами случится?
— Именно в это я и верю, — вздохнул мистер Махла.
— Что, если все это вы сами придумали? — спросила Орисса. — Не зря ли вы принимаете происходящее, каким бы скверным оно ни было, как неизбежное, без борьбы?
— Все начертано на наших ладонях.
— Я слышала об этом, — промолвила Орисса. — И все же я с трудом могу поверить, что это правда.
— Посмотрите на свою руку, — предложил он. — На ладони нет двух одинаковых линий. На свете нет двух людей с одинаковыми знаками. Здесь вся история жизни человека. Существуют линии судьбы, которые мы видим очень четко.
— Так вы можете прочесть свою судьбу? — воскликнула Орисса. — Вы способны читать судьбы людей?
— Иногда, — ответил он.
Она протянула ему левую руку ладонью вверх.
— Что скажет вам моя ладонь?
Мистер Махла очень деликатно приподнял ее пальцы.
Вглядываясь в ее маленькую ладонь, он сказал:
— Видите, это ваша линия судьбы, она идет почти от запястья до основания среднего пальца. Эта линия очень прямая, что означает не только силу характера и целеустремленность, но также и то, что ваша судьба предопределена. Вы очень древняя душа, миссис Лейн.
— Расскажите еще, — попросила зачарованная Орисса.
Но когда он поднял ее руку чуть выше, ловя свет, лившийся с небес, рядом с ними возникла тень.
Орисса подняла голову, и у нее упало сердце.
Рядом возвышался майор Мередит, и она вдруг поняла, хотя и не могла сказать почему, что в нем закипает ярость, — то ли она прочла это в его глазах, то ли просто почувствовала.
— Вам не место на этой палубе! — резко проговорил он, глядя на мистера Махла.
И Орисса, и учитель-индиец онемели.
Затем мистер Махла встал, как обычно, почтительно поклонился Ориссе и ушел.
Она была так изумлена выходкой майора Мередита, что никак не могла собраться с мыслями. Прежде чем она обрела дар речи, он сказал:
— Было бы разумнее, миссис Лейн, если бы вы приберегли свою благосклонность для людей своего класса и для своего цвета кожи!
Какую-то долю секунды Орисса не могла понять, что он имел в виду, потом вспышка негодования обожгла ее щеки, и она не сдержалась.
— Как вы смеете разговаривать со мной подобным образом! — проговорила она тихим, дрожащим от ярости голосом. — Как у вас язык повернулся предлагать мне подобную мерзость и делать столь низменные выводы! И вообще мои дела вас не касаются.
Ей пришлось перевести дыхание, и лишь после этого она смогла продолжить:
— Я наслышана о вас, майор Мередит. Я знаю, вы охотно вмешиваетесь в чужие дела, стараясь испортить жизнь другим.
Ее манера речи явно удивила его, но теперь ей было все равно.
— А раскопав нечто предосудительное, — продолжала она язвительным тоном, но с еще большей яростью, так как старалась не повышать голоса, — вы третируете несчастного, превращая его жизнь в ад, пока, как бедный Джералд Дюар, он не застрелится!
— Что такое? Откуда вы это знаете? — удивленно воскликнул майор Мередит.
— Не важно, но я презираю и ненавижу вас! — выкрикнула Орисса. — После того, как вы оскорбили меня в ту ночь, я старалась держаться от вас подальше, но вы, кажется, преследуете меня. Оставьте меня в покое, майор Мередит! Единственное, чего я прошу: оставьте меня в покое!
Она резко повернулась и решительно пошла прочь, пошла, а не ударилась в отчаянное бегство, как в прошлую их встречу на палубе. Сейчас она шагала, высоко подняв голову.
Однако она не могла унять дрожь гнева и возмущения, поэтому, открыв дверь, ведущую в коридор, она поспешила в свою каюту, как в единственное надежное убежище.
Оказавшись у себя, она подошла к туалетному столику. Неподдельная ярость клокотала в ней, вырываясь бурным дыханием и пылая на щеках ярким румянцем.
Хрустальное стекло отражало белизну ее шеи и рук на фоне пурпура вечернего платья.
Тут она вспомнила, что именно это красное платье было на ней, когда она впервые столкнулась с майором Мередитом, пробираясь ночной порой по лестнице в комнаты Чарльза.
Уж не приносит ли это платье несчастья? Или, возможно, его цвет навлекает беду.
Потом она твердо заверила себя, что единственное несчастье — это встреча с майором Мередитом.
Как он смеет думать о ней столь низко? Как он смеет?
В то же время здравый смысл подсказывал ей, что нельзя ожидать, чтобы в сложившейся ситуации он думал иначе.
Как нарочно, он всегда заставал ее при компрометирующих обстоятельствах: одного воспоминания о том, как она спускалась по лестнице холостяцкого пансиона в шесть утра, уже достаточно, чтобы он не сомневался, почему мистер Махла касался ее руки при романтическом звездном свете.
Хладнокровно обдумав все, она поняла, что, приближаясь к ним по палубе, когда на фоне неба вырисовывались лишь их силуэты, нельзя было усомниться в том, что индиец на самом деле держал ее за руку.
— Но как он может так думать обо мне? — спросила Орисса у своего отражения и вынуждена была абсолютно честно признаться себе, что ничего иного он и не мог подумать.
— Ну и пусть! Это уже ничего не значит. Еще несколько дней, и я его больше никогда не увижу, — уверяла она себя.
И тут ей на память пришли слова мистера Махла: карма… судьба… и нет от нее спасения!
— Вздор! — настойчиво твердила своему отражению Орисса. — Мы все наделены свободой воли и жизнь свою строим по своему желанию.
Но, вспомнив все, что она знает о буддизме и о Круге Перерождения, Орисса поняла, что слишком самоуверенна.
Миллионы и миллионы людей Востока свято верили в судьбу и в то, что невозможно противостоять ей.
