Обычно… Но сегодня, не успела Настя сделать и шага, как услышала голос. Видимо именно в эту ночь дружба с зеленым змием дала трещину, потому что голос отнюдь не заплетался. Она уже давно не слышала таких уверенных ноток в отцовском тоне. Абсолютно трезвом. Настя даже остановилась в двух шагах от тонкой полоски света, что пробивалась между неплотно прикрытых дверных створок и пересекала коридор, словно нож. Темная часть до и темная часть после. Настя еще не знала, что этот луч разделит и ее жизнь на «до» и «после».
— …и обнулить активы, — закончил говорить папенька.
— А коль уразумеют? — почти шепотом спросил его собеседник.
И Настя удивилась еще больше. Час для визитов был совсем неурочный. Девушка задержала дыхание и заглянула в щелку. Папенька стоял посреди кабинета со стопкой в руке. С наполненной стопкой, что характерно. И вот тут она ощутила первый укол беспокойства. Хотя казалось бы не с чего…
Девушка не видела ночного визитера, он стоял чуть ближе к камину, только его размытая тень ложилась на узорчатый ковер.
Отец бросил взгляд на дверь, и она отпрянула, задержав дыхание.
— Конечно, уразумеют. И придут в неистовство. — Отец рассмеялся, словно сам факт чьего-то неистовства, привел его в хорошее расположение духа.
— А коль изловят? — снова прошелестел неурочный визитер, и Настя не узнала голоса, хотя и было в нем что-то знакомое, что-то уже слышанное раньше. — Каторга?
Настя перекрестилась и снова заглянула в щелку. Слова, которые звучали этой ночью в папенькином кабинете категорически не нравились девушке. Не место таким разговорам в приличном доме.
— Каторга, — с удовольствием согласился папенька. И поставил полную стопку на стол.
Святые угодники, что ж это на белом свете деется? Настя второй раз перекрестилась, снова посмотрела на стол, на рюмку, на штоф, из которого отпили разве что на треть, и заметила прислоненную к столешнице трость. Девушка тихо пискнула и закусила губу, до того поразил ее вид этой простой деревяшки с костяным набалдашником в виде собачьей головы. Но было поздно, папенька в три шага оказался у двери, по другую сторону которой еще секунду назад стояла девушка.
Она никогда в жизни так быстро не бегала. Она ощущала себя даже не ланью, а кроликом, на которого охотиться волк. Дичью, у которой бешено колотиться сердце. Девушка пришла в себя толь в собственной опочивальне. Заставила себя тихо закрыть, а не захлопнуть дверь и прижалась к ней ухом. Несколько секунд ничего не было слышно, кроме ее хриплого дыхания, а потом она уловила тяжелые шаги. Девушка задержала дыхание, словно там, за дверью, его могли услышать.
Папенька миновал ее дверь, но не успела она с облегчением выдохнуть, как его шаги замерли в аккурат напротив опочивальни нянюшки, скрипнула дверь… Настя с облегчением выдохнула. Нянька совершенно точно спала, девушка сама видела, как та выпила свои сонные капли, а после них, хоть балаган устраивай, не проснется. Дверь скрипнула снова, снова раздались шаги, на этот раз быстрые и стремительные. Папенька возвращался в кабинет, даже не замедлив шага около ее комнаты.
Девушка торопливо забралась в постель, стуча зубами. И совершенно не была уверена, что от холода. Постель успела остыть, она не пойдет просить грелку и не будет подкладывать дров в камин. Она просто завернется в одеяло и представит, что ничего этого не было: ни трезвого папеньки, ни ночного визитера, ни странных слов. Не женского это разумения дело — мужские разговоры. Что собственно случилось? Настя не в первый раз встает, чтобы стащить чего-нибудь вкусненького с кухни и не в первый раз застает папеньку бодрствующего посреди ночи. Не в первый и не в последний. Тогда отчего она дрожит не в силах согреться? Зачем убежала, словно заяц-русак от лисы? Ну, увидел бы ее папенька, ну забранил бы, ну, назвал бы бестолочью. Ничего бы не случилось, окромя обиды. Что же ее так испугало? Что же на самом деле?
А испугали ее неправильные слова: «каторга» и «обнулить активы».
Но почему?
Потому что она уже слышала их раньше. Ум у нее, может, и женский, но на слух Настя никогда не жаловалась.
Девушка уткнулась в подушку и зажмурилась, пытаясь отогнать непрошенные воспоминания. Забыть слова, полную рюмку, мужскую тень на ковре и трость. Да, ей уже доводилось видеть ее. И не раз. И не раз хотелось сломать. Но девушка не могла себе этого позволить. Только не барышня ее воспитания и только не по отношению к жениху, не к ночи будь он помянут.
Настя вздохнула, чувствуя, как на глазах выступают слезы. Какая девушка не мечтает выйти замуж? Пойти к алтарю в белом платье, а там ее будет ждать высокий, статный… убогий инвалид. Отдышливый, опирающийся на трость дядька, с отвисшими, как у кобеля с псарни, щеками. Ее жених был старым, даже старше папеньки. Они познакомились еще до ее рождения, даже до знакомства отца с маменькой. Они вместе открывали первый ТРАСТ. Им бы этим и ограничиться, нет, решили породниться.
Божечки, когда она узнала о сватовстве, то не задала папеньке ни единого вопроса. Она прибегла к более действенному методу: проплакала три дня в подушку, отказываясь от еды и сводя с ума нянюшку. А та сводила с ума папеньку. Но проверенное годами средство не помогло, и этот опирающийся на трость старик скоро превратится в ее законного мужа. И тогда девичья мечта станет реальностью.
Настя снова всхлипнула. Значит, будущий муженек и папенька снова что-то измыслили вместе. Ой, как ей не нравился этот ночной разговор! А может, она себе все это напридумывала от девичьей душевной маеты? Может, этот разговор и не важен?
Вот только она так не думала. И так не думал и папенька, особенно когда смотрел на нее на следующий день за завтраком. Слишком внимательно. Слишком трезво. Испытывающее. Пришлось похлопать ресницами и спросить купят ли ей белые сапожки. Папенька отвернулся, но все равно оставался слишком задумчивым, он даже не рыкнул на управляющего, когда тот притащился с бумажками прямо в столовую и стал что-то бубнить о приплоде пегой кобылы.
24. Ее день. Одна тысяча девятьсот третий год от Рождества Христова (2)
Папенька отмахнулся от Прохора Федотыча и послал его в кабинет, составлять компанию сыночку, да с бумажками лобызаться. А потом перевел взгляд на нянюшку и нахмурился.
«Обнулить активы» и «каторга» — вспомнила Настя и едва не разлила чай на скатерть. Она бы никогда не поняла о чем речь, так как это словосочетание ничем не выделялось из дюжины другой умных слов, которыми так любил щегольнуть Митька, хотя ей всегда казалось, что сам он не понимал и половины. Не поняла бы, если бы не слышала раньше от Лизаветы Кистяевой. Ее папенька уже обнулил активы и стал банкротом. Лизавете пришлось уехать к тетке в Саратов.
И вот теперь это слово прозвучало в ее доме, прокралось под покровом ночи, как лиходей, что выносит столовое серебро. Отец Лизки угодил в долговую яму. Насте сразу представилось углубление в земле вроде отхожего места. Бр-р-р! Она не хотела видеть там папеньку, и у нее де было тетки в Саратове. У нее вообще не было никакой тетки.
