— Но тогда назревает вопрос, откуда потомки Митьки Ильина могли знать о том, что именно Завгородний обокрал вкладчиков и, судя по всему, свалил в теплые края. А возможно, и обзавелся другим именем, я бы точно обзавелся. но не суть. — Матвей улыбнулся, потому что, глядя на бывшего управляющего, все больше убеждался, что попал в точку. — Выходит парадокс, вы не знали об ограблении, но ваши потомки знают о кладе. От кого? С чего пошла вся эта чехарда со спрятанными ценностями? Такие легенды на пустом месте не рождаются. От Митьки — писаря? А тот откуда? Вспомните, как все было. Его отец. Завгородний оплакивает дочь, самого Митьку чуть на каторгу не спровадили. До сокровищ ли тут? Если об ограблении не знали вы, то не знал и он. — Матвей отбросил скомканное письмо.
— Но мой жених… — растерянно проговорила Настя.
— Наверняка, уехал на юга, как сказал твой отец.
— А трость? Я видела трость.
— Ты видела ее каждый день. Каждый раз, когда ты смотрела на жениха, ты видела не его, а эту деревяшку, — сказал Матвей, Вспоминая слова Андрея своем собственном отце, о пересадке волос. — Ты видела калечного старика, который годился тебе в отцы. Он был старым, но не был слепым. Думаю, трость он забыл. Забыл и пошел к выходу на своих двоих, хотя бы для того, чтобы ты, Настя, посмотрела на него, как на мужчину. Хотя бы раз.
— Но я этого не помню.
— Конечно, не помнишь, — Матвей грустно улыбнулся. — Ты видела только трость и ничего больше. Но трость никого не обкрадывала, даже если мои предположения не имеют ничего общего с реальностью.
— Но Прохор Федотович…
— Никаких «но», — прервал девушку Матвей. — Прохор Федотович вместе с промышленником Завгородним ограбил вкладчиков. И мало того, рассказал об этом единственному сыну. Под большим секретом разумеется. Именно вы объехали все банки с доверенностью, или как она там раньше называлась? С верительной грамотой? Настоящей грамотой, подписанной Завгородним, и сняли все деньги. Никому кроме вас и промышленника их бы просто не выдали, какими бы бумагами и кто не тряс. Вы, Прохор Федотович, самый обычный вор.
35. Их день (22:40) - продолжение
— А я уже думал, что мне никто так и не скажет. — Вопреки всякой логике бывший управляющий счастливо улыбнулся.
Настя растерянно ойкнула, когда по коже Прохора Федотовича побежала трещина. И не только по коже, а и по старомодному сюртуку, пожелтевшей сорочке, словно он вдруг стал изображением на старой картине. Одна трещина, вторая, третья…
— Спасибо, — бывший управляющий протянул руку, вся его нарочитая злость и негодование вдруг исчезли и даже морщины на лбу разгладились, а ведь Настя помнила их с тех времен, когда таскала поданные ему к чаю пряники.
— Обращайтесь. — Матвей пожал протянутую ладонь, а вот отнять ее уже не смог.
— Я ведь спрашивал, готовы ли вы к смерти, Матвей? Серьезно спрашивал.
Трещина бежавшая по руке Прохора Федотовича не остановилась, а перепрыгнула на кожу Матвея. Но вместо него закричала Настя. Матвей ощутил… Нет, не боль. Он ощутил слабость. Словно все силы разом закончились. Словно он пробежал десять километров и упал на финишной прямой. Упал, чтобы больше не подняться.
Мужчина открыл рот, но не смог произнести ни слова. Ничего не смог, разве что опустился на колено, почти упал… Прохор Федотович опустился вместе с ним, продолжая держать мужчину за руку, продолжая смотреть в лицо.
— Я всегда держу свое слово, я честный управляющий. Почти честный.
А Матвей почти не слышал его, не разбирал слов, в ушах нарастал гул. Трещина на руке бежала все дальше и дальше, словно по стене со штукатуркой. От фигуры управляющего отвалился целый кусок.
— Как это приятно, — едва разобрал он шепот Прохора Федотовича. — Впитать жизнь.
— Ах ты, счетовод недосчитанный! Да чтоб у тебя левый столбик с правым не сходился, а жеребая кобыла соседу за недоимку отошла, — пробился сквозь гул голос Насти. Матвей отстраненно подумал, что теперь знает, каково это когда смерть подкрадывается со спины и кладет костлявые пальцы тебе на плечи. А еще воображал, что знает что-то о призраках. Ни черта он не знает.
— Не смейте!
— Почему? Почему только тебе можно впитать его жизнь, а не мне?
Голоса доносились до Матвея словно сквозь толщу воды, гул стал громче, словно приблизившись.
— Ты вобрала в себя столько, что почти светишься! Светишься жизнью!
— Я свечусь, потому что он мой! Он мой! — эти слова Настя почти выкрикнула, и именно поэтому Матвей их услышал.
Он с трудом сохранял равновесие, понимая, что еще несколько минут и упадет. Он успел уловить размытое движение, а в следующее мгновение Прохора Федотовича с ног до головы окатило водой. Матвей ощутил на лице прохладную влагу и тут же понял, что свободен, что сила вдруг вернулась к нему, пусть и не вся, но он может пошевелиться. Может слышать и может даже видеть тонкую царапину, что протянулась от запястья к плечу. Кровь из нее едва сочилась.
Матвей поднял голову и увидел, как фигура бывшего управляющего осыпается, но куски не долетали до пола, а истаивали в воздухе, словно куски сахарной ваты.
— Вот тебе, убивец окаянный, — выкрикнула Настя. — Надо бы еще святой воды у отца Афанасия выпросить. Полезная в хозяйстве вещь, всяких лиходеев отваживать.
Прохор Федотыч продолжал осыпаться и исчезать, оставляя после себя лишь туманную дымку, совсем как на размытых фотографиях какой-нибудь общества Охотников за привидениями.
«Сергею бы понравилось», — вдруг подумал мужчина.
— Вот и управились, — донесся до Матвея тихий шепот, — вот и ладненько. Ты сдержала обещание. А я сдержу свое. Забирай своего человека. Береги его. Береги жизнь, которую впитала. — Голос затих, растаял, как растаяла фигура бывшего управляющего Завгородних.
А спустя секунду висящие на стене часы издали мелодичный перезвон, отмечая начало нового дня. Полночь. День всех святых закончился. Их день закончился.
Матвей с трудом поднялся, ноги дрожали. Но не это было самым пугающим. Самый пугающим было то, что он не мог обернуться, не мог заставить тебя посмотреть на Настю, а она…
Она видела, как Матвей замер, словно кукла марионетка, когда кукольник снял с пальцев нити. Слышала, как мужчина шумно выдохнул, сжал кулаки, словно перед боем, и все же повернулся. Он посмотрел на нее, обвел взглядом с головы до ног, от босых ступней до растрепанных волос, задержался на голых коленках, на закатанных, бывших слишком длинными, рукавах и остановился на лице. Сразу захотелось вызвать горничную или хотя бы схватиться за расческу. Разве так подобает представать перед мужчиной? Хотя, давеча он лицезрел и не такое.
— Ох, — только и смогла сказать девушка.
А Матвей в один шаг преодолел разделяющее их расстояние и прижал Настю к себе. Это оказалось приятно. Даже слишком. Век бы нежилась в его теплых объятиях и не вылезала. Теплых?
