Владимир Алексеевич Солоухин, который сказал фразу, что народа у нас нет, осталось одно население, он был человек мудрый и если сказал так, то не без оснований. Я хочу, чтоб без войны, без кровопролития наш человек вернулся к своему привычному облику, к тому, каким Бог задумал русского: добродушным, трудолюбивым, терпимым.
– Может, наши дети будут жить лучше нас, счастливее нас?
– Если бы я думал иначе, то давно бы умер, и руки бы на себя не накладывал, а просто умер от безысходности – я человек, настроенный оптимистически, привык смотреть вперед.
Трудно, конечно, будет нашим ребятишкам, но они должны выдюжить, должны сделать сами себя. Мы оставляем им очень плохое наследство: разоренную землю, разоренные души, запутанный ум; через горе, через утраты, через большие потери, я надеюсь, они прозреют, только надо приучать их к труду: сажать, а не рубить, подбирать, а не бросать – с этой малости начнут, тогда есть надежда…
Никому не нужные победители
(Из диалога Ирины Ришиной и Виктора Астафьева)
– Виктор Петрович, вы всегда говорили, что ваша главная книга о войне впереди и что вы уже много лет готовитесь к ней. По вашим словам, чтобы написать такую книгу, сколько надо перестрадать, – «подобный труд сжигает сердце художника». Работая над романом «Проклятые и убитые», вы вдруг написали новую повесть – опять о войне, значит, не «отболели» ею, а ведь признавались, что, творя роман, надеетесь «отболеть войной в последний раз».
– Я вне плана начал повесть эту гвоздить и написал вчерне за полтора месяца. Тяжело, тяжело пишется. Одно дело – пережить мальчишкой все это. В моей новой повести взводный говорит: «Всегда солдату завидовал, что тот лег – свернулся, встал – встряхнулся»… Так вот, одно дело -18-летним переносить фронтовую жизнь-нежизнь, и другое дело – пропустить войну сквозь себя сейчас, уже осознанно, имея опыт и насмотревшись, начитавшись, в том числе и противной литературы, и киномакулатуры, которым хочется возражать. А возражать только и можно, воспроизведя мою войну, не всеобщую, а именно мою.
– Расскажите о повести – это конец войны?
– С 43-го года и до наших дней. Сконцентрировано все вокруг одного инвалида-фронтовика, через все прошедшего. И не просто прошедшего, но в силу своего витиеватого характера со всякими изгибами и загибами натерпевшегося.
– Вы когда-то говорили, что будет у вас книга о том, как возвращались победители, как начинали жить, – значит, это вылилось в повесть?
– В повести – и «Дорога на фронт», и «Дорога с фронта». Обе дороги непростые, но с фронта – особенно. Как мы ехали, изувеченные, всеми брошенные на произвол судьбы, без специальности, без образования, никому не нужные – победители, гол как сокол. Верховоды в Кремле гуляют, друг друга награждают, а мы – кому до нас было дело?!
– Название есть?
– Уже третье – «Так хочется жить». Слова эти произносит в повести, как заклинание, человек, который видит, что недолго ему быть на земле, что скоро, скоро помрет: «Давай выпьем, брат. Будем жить. Так хочется жить». Тем, кто остался жив и до 50-летия Победы добрался, так хочется жить. Всем хочется жить. Надо довести до крайнего состояния, чтобы хотеть: «Скорее убило бы». Видимо, жизнь – и награда, и мучение, и какой-то период, данный тебе в мироздании, что ты должен особенно его пройти, протосковать это время о жизни всей. Сейчас люди особенно тяжело умирают, им внушили, что сгниют, что черви их съедят. Быть может, это самое тяжкое преступление коммунистов, что сделали людей атеистами, лишили веры в небесное будущее. Что там свет, там Бог, там Богородица. Люди умирали спокойно, готовились к этому уходу…
– На новые вещи есть отклики?
– В основном идут от фронтовиков, которые следят за моими вещами. Хорошие письма. Ясно, будут и другие. Отзовутся проклятиями и ветераны, не все, не все, но комиссарство на меня навалится, и за дело – отношусь к нему непочтительно. Надо с придыханием да с приседанием, а я, видишь ли, галифе с них снимаю принародно.
– Кстати, публикация в «ЛГ» вашей переписки с Кондратьевым «Правда выборочной не бывает…» тоже вызвала полярные мнения.
– Уж вы дали так дали – молодцы, ничего не подправили. Ну, генералы наши, думаю, побелели: как можно такое о Жукове?!
– Прочитали переписку, перепечатанную в пермской «Звезде», ваши бывшие земляки и прислали нам «обвинительное заключение»: «…клевещет на наши Вооруженные Силы, искажает историю ВОВ, порочит командный состав…», одобренное, как в былые времена, пленумом пермского совета ветеранов. Вот так. А 94-летний кавалер двух орденов Ленина, пяти орденов Красного Знамени полковник в отставке И. Старинов пишет: «Как участник четырех войн, обрадован, что нашлись смелые люди, которые выступили за восстановление исторической правды».
– Как солдат я дважды был под командованием Жукова. Говорят, солдаты ничего не знают. Знают. Когда Конев нас вел, медленней продвигались, но становилась нормальней еда, обутки, одежа, награждения какие-то, человеческое маленько существование. А когда Жуков сменил Конева – и в грязь, в непогоду, необутые в наступление, вперед, вперед. Ни с чем не считался. Достойный выкормыш вождя. Так он начинал на Халхин-Голе, где не готовились к наступлению, а он погнал войска, и масса людей погибла. С этого начинал, этим и кончил. Будучи командующим Уральским военным округом, погнал армию на место атомного взрыва в Тоцких лагерях. Это его стиль.
Конечно, он много сделал, очень много. И себя надсадил, но надсадил и страну, и народ, бросая его из огня да в полымя, из крайности в крайность. Да, наверное, тут и нельзя иным быть. Только такой и возможен был главнокомандующий. Сталин – что за верховный, сделали из фанеры икону фанерную. Главная фигура войны – Жуков. Ответственность на нем лежала колоссальная. Как дыры затыкать – так Жуков. Оборонял Москву, Ленинградом занимался. Износился мужик. «У самого маршала Жукова в голове шумит», – отчитывал меня знаменитый профессор, к которому обратился с жалобой на постоянный шум-звон в контуженной голове. Жуков – продукт времени, и этим все определено…
– Когда вам вручали премию «Триумф», то подчеркивали, что вы стали лауреатом русской Нобелевки именно как русский писатель. При этом А. Битов дал свое определение понятию «русский писатель». А ваше определение?
– По-моему, русский писатель – это писатель, живущий среди русских людей и знающий их не понаслышке, язык не по словарю, а ощущающий основу жизни локтями, боками и в какой-то мере осознающий, пропускающий через себя нашу действительность, что, между прочим, отнюдь не так легко, как кажется некоторым.
– А что бы вы пожелали народу нашему?
– Воскресения, воскресения, воскресения. Силы есть, способные это сделать. Не мешал бы впредь сатана и помогал бы Бог, которого мы гневим и гневим, но он иногда обращает к нам свой милосердный лик, прощает нам наши тяжкие грехи, спасает и врачует нас. На это и будем надеяться.
«Литературная газета», 1995 г
