– Красивый, – сказала я.
– И очень юный. Ему было в это время шестнадцать или семнадцать лет.
– А кто правит колесницей? – спросила я, разглядывая монету. – Там же только этот камень.
– В том и дело. Во время этих процессий поводья лошадей – их, кстати, было на самом деле шесть, на монете просто не хватило места – были привязаны к камню. Как будто правил сам солнечный бог. Юный император держал за поводья только одну лошадь – и бежал перед колесницей спиной вперед, лицом к своему богу. На дороге делали разметку из золотой пудры, типа такую центральную линию, чтобы он мог ориентироваться, не оборачиваясь… В день летнего солнцестояния он бежал через весь Рим к построенному в предместье жертвеннику, и, доставив туда своего бога, приносил ему жертвы на множестве алтарей. Это было огромное событие, национальный праздник. Вокруг алтарей стояли высокие деревянные башни, с которых в народ кидали деньги и подарки… А потом император танцевал перед камнем – как прежде в эмесском храме. Только смотрели на это уже не солдаты, а весь сенат и римский народ. Это вообще был уникальный период истории – несколько лет, когда огромной мировой империей управляли главным образом с помощью танца. После этого начался так называемый кризис третьего века, и Рим по-настоящему не оправился уже никогда.
– Подумаешь, – сказала я. – У нас Ельцин тоже танцевал и оркестром дирижировал.
– Так и вы не оправились, – ответил Тим. – Только миллиардеров много стало.
– А что случилось с мальчиком? – спросила я.
– Естественно, умер. Его убили в восемнадцать лет. А потом его память была проклята – через стандартную римскую процедуру «damnatio memoriae». До этого Каракалла проделал то же самое со своим братом Гетой. Убрали даже лица на фресках. Про Элагабала сегодня знают довольно мало. Уничтожены все его следы. Остались тенденциозные заметки ненавидевших его сенаторов-историков, где его обвиняют во всех смертных грехах, пара бюстов и эти вот монеты, которые находят до сих пор.
– За что его убили?
– А за что убили Каракаллу или Коммода? Любой император каждый день создает сотню причин для своей смерти. Задним числом объяснить ее несложно. Когда убили Цезаря, никто не спросил «за что?».
– Цезарь хотел отнять у Рима свободу, – сказала я. – И вольнолюбивый Брут…
– Ага. Если бы убили Тиберия или Августа, историки тоже нашли бы массу поводов. Официально считается, что Элагабал утратил доверие солдат. Утверждают, что он погряз в неге, роскоши и изощренных видах разврата, которые оттолкнули от него армию, склонную к более традиционным формам гомосексуализма. Но так говорили обо всех убитых императорах. Они все почему-то оказывались плохими. Погубило его не это, конечно, а то, что он оставил свои зачарованные восточные легионы и переселился в Рим. Императоров в это время уже назначали преторианцы.
– Да, – сказала я, – помню. Фрэнк говорил, что в Риме императоры долго не жили.
– Это правда. Особенно поздние.
– А что случилось с черным камнем?
– Элагабал построил для него в Риме храм. Он переместил туда множество знаменитых древних статуй, чтобы они окружали почетным караулом его божество. Когда юного императора убили, статуи без особой помпы стали возвращать назад. То же случилось и с самим черным камнем. Его вернули в Сирию, в тот же храм в Эмесе. Есть поздняя монета мелкого сирийского узурпатора Урануса – он тоже был римлянин – где этот камень показан стоящим на прежнем месте в храме. И вокруг опять висят эти, как ты выразилась, грибы…
– А потом? Куда камень делся потом?
Тим хитро на меня поглядел.
– История об этом умалчивает. Ученые полагают, что камень Элагабала, вероятнее всего, был разбит на куски христианами в пятом или шестом веке. Но письменных свидетельств не сохранилось.
– Где его осколки сейчас?
– Я же говорю – научных сведений на этот счет нет.
– Такое чувство, – сказала я, – что у вас есть ненаучные.
Он ухмыльнулся. В его ухмылке, словно в чемодане с контрабандой, просвечивало отчетливое второе дно. Только тогда я догадалась. И сразу поразилась тому, сколько времени мне для этого понадобилось.
– Камень у вас?
– Может быть…
– Не надо крутить. Он или у вас или не у вас. Какое тут «может быть»?
– Может быть, – сказал Тим, – это не он у меня, а я у него.
Он запустил руку в тот же ящик, откуда достал перед этим монету, вынул маленький дистанционный пульт и нажал на кнопку.
Обшитая кожей стена за его столом стала медленно подниматься, открывая вторую половинку каюты, на существование которой с самого начала намекал разделенный надвое иллюминатор. Зажегся мягкий свет – и я увидела большущий конический камень, стоящий на зеленом бархатном постаменте.
Он был глубокого черного цвета, плавной и округлой формы – я не заметила на нем сколов или следов отсечения от более крупной каменной массы. Почему-то он сразу напомнил мне нижнюю половинку больших песочных часов. Словно бы время, которое они мерили, кончилось так давно, что песок, стекший в нижний конус, спекся в черную массу, а стекло рассыпалось и облетело…
На повернутой ко мне стороне камня было почти правильное круглое пятно – будто туда плеснули огнем, и образовался еле заметный кратер со следами разлетающихся осколков. Пятно окружали нечеткие радиальные лучи. Родинка на камне.
– Что это за пятно?
– Я не знаю, – ответил Тим. – Некоторые, когда первый раз его видят, вспоминают про масонов – камень треугольный, а пятно напоминает глаз. Но те, кто поклонялся Элагабалу в древности, говорили, что это автопортрет Солнца. Ведь правда, похоже на снимок короны во время затмения?
Я кивнула.
– Что тебе пришло в голову, когда ты увидела камень? – спросил Тим.
– Песочные часы, – ответила я.
– Интересно, – хмыкнул Тим, глядя на камень. – Очень интересно. Мне это нравится куда больше того, что говорят миллениалы.
– А что они говорят?
– Фрэнк сказал, это посадочная капсула с иллюминатором. Он предположил, что там внутри мертвый пришелец.
– Немного похоже, – согласилась я. – Только капсула недостаточно большая для человека. Разве что пара внеземных собачек.
– Следует говорить и думать о камне с почтением, – одернул меня Тим. – Целых пять лет он был главным объектом поклонения Римской империи, то есть всего тогдашнего мира. Упадок Рима начался именно тогда, когда эту святыню вернули на Восток.
– А что случилось?
– На империю восстала Парфия. Ну или Персия, как сейчас ее называют. Словно бы камень, вернувшись в свой храм в Эмесе, стал собирать огромную восточную армию, чтобы отомстить… Дальше в Риме уже не было ничего хорошего. Произошла… Как бы это сказать на современном языке, перезагрузка реальности.
