— Семь недель назад, — отвечаю ровно и прыскаю со смеху, наблюдая, как вытягивается лицо подруги, а ее зеленые глаза становятся похожими на два блюдца.
— То есть ты хочешь сказать… — начинает она, но вдруг замирает взглядом на моем еще плоском животе. Поднимается, задумчиво качая головой. Похоже, ей все ясно и без моих признаний и аргументов. — Что ж, теперь ясно, почему Алекс так внезапно сдался.
— Сдался? — хмурюсь, смутно догадываясь, что имеет в виду подруга. — Нет, Леся, ты не права. Лекс не знает, кто отец ребенка. Я не говорила.
— Думаешь, ему нужны твои слова? — она выгибает бровь таким знакомым братовым движением, что не остается никаких сомнений в их родстве.
— А разве нет? Как он может знать обо мне что-то наверняка? Особенно о беременности?
— Алекс может. И поверь, он уже все знает. Или узнает в скором времени, — на ее тонких губах, выкрашенных алой помадой, скользит усмешка. — А ты действительно не знаешь, кто отец? — неожиданно тихо спрашивает Леся.
— Знаю, — отвечаю так, словно подруга спрашивает самую большую глупость. — Мой муж.
Никогда не видела Леську такой счастливой. И никогда не думала, что смогу ее за это возненавидеть. А я оказываюсь на грани, когда мы выходим из пятого бутика одежды, где Леська умудрилась заставить меня перемерить едва ли не всю коллекцию летних платьев. Сама же она попутно «грабила» детские магазины, сметая с прилавков пинетки, распашонки, ползунки и полностью игнорируя мои увещевания о том, что покупать вещи еще не родившемуся ребенку — плохая примета.
— А мы не верим в приметы, — отмахивается она в очередной раз, застыв перед витриной с детской кроваткой.
— Нет, нет и нет! — протестую я, уволакивая Леську куда подальше. — Во-первых, кроватку я буду покупать сама, — ловлю на себе насмешливый взгляд подруги, говорящий мне, что я сама наивность. Ну и пусть. В конце концов, у меня есть муж, а у малыша или малышки папа, вот пусть он и озадачивается покупкой мебели, а не будущая крестная, которая едва ли не сама напросилась на эту почетную роль. А с другой стороны, кто как не она. Других близких подруг у меня нет, да и вообще близких, кроме Леськи и ее брата. Впрочем, о последнем думать не стоит. С тех пор, как он уехал — ни разу не позвонил не то что мне, даже сестре. Пропал, растворился, как и не было. И только запах, въевшийся в кожу, да колечко на безымянном пальце говорили, что этот мужчина — не вымысел.
— А во-вторых?
Смотрю озадаченно на явно смеющуюся надо мной подругу. Похоже, я сильно увлеклась собственными мыслями и потеряла нить разговора.
— Ты сказала, что, во-первых, будешь покупать кроватку сама, в чем я сильно сомневаюсь, потому что когда Алекс осознает всю глобальность сего знаменательного события, — стреляет глазками на мой живот, — он будет не так переборчив, как я.
— Леся, — протягиваю с улыбкой я, вдруг живо представив себе носящегося по торговому центру Лекса, обвешанного пакетами с покупками. Да уж, картинка еще та. И вдруг так сильно захотелось увидеть это воочию, что пришлось тряхнуть волосами, отгоняя видения.
— Ты в порядке?
Киваю, подхватывая Леську под руку, и утягиваю в ближайшее кафе.
Мы устраиваемся за столиком на небольшом балкончике, где тихо и уютно. Леська делает заказ, а я просто смотрю вокруг: мимо проходит молодая парочка, на ходу целуясь и хохоча; на эскалаторе вверх поднимается женщина с мальчишкой, перепрыгивающим через ступеньки. А вот из бутика мужской одежды рядом с кафе выходит высокий брюнет, поправляя явно только купленный пиджак, вот он замирает, оборачивается, кем-то окликнутый, и я перестаю дышать. Мир сужается до одного-единственного взгляда, цепкого, оценивающего. Взгляда, что преследует в ночных кошмарах. Руки холодеют, и все тело застывает восковой фигурой. А я не могу отвернуться. Сделать вдох не могу, потому что ночной кошмар вдруг обрел реальность. Невозможную, страшную, жуткую. Неужели я сошла с ума?
Зажмуриваюсь что есть силы, отсчитывая удары сердца. Уговариваю себя, что мне показалось, что я просто переутомилась, отсюда и странные видения. Глупости. Мертвецы не оживают. Не оживают. Я распахиваю глаза, чтобы увидеть, как мой ночной кошмар двигается прямо к нашему столику.
11
Конец апреля.
Когда Айя сказала о договоре, Алекс живо представил, как сломает шею ее матери. Как его пальцы обхватывают хрупкое горло. Как в голубых глазах плещется страх. А его пальцы сжимаются все крепче, пока не перестает биться пульс. И это видение было настолько осязаемым, что он поспешил убраться подальше от Синеглазки. Боялся испугать. Не хотел, чтобы она поняла, о чем он думает. Леська все поняла без слов — научилась за столько лет их непростой жизни. Пообещала все уладить и присмотреть за Айей. А ему нужно было подумать.
И он приехал туда, где это всегда получалось наиболее удачно — на могилу родителей. От греха подальше. Потому что желание придушить Марину становилось все острее. Алекс понимал, что не будь Марины — многие проблемы отпадут сами собой. Но он не мог. Не мог убить ее, хотя хотел до кровавой пелены перед глазами.
Проклятье! Он не узнавал ее. Не верил, что Марина способна шантажировать родную дочь. Не та Марина, которую он знал много лет. Не та Марина, что встречала с ним рассветы и провожала закаты, и которую он учил водить мотоцикл. Не верил, но знал — Айя не врет и той Марины больше нет. И боль находила прорехи в давно залатанной душе, ядом проливалась на растрепанные швы.
Взъерошив волосы, Алекс взглянул на черно-белые снимки родителей: такие молодые, счастливые. Такими он их запомнил. И тоска больше не бередила память. Привык. Как к ноющей боли в спине и редким судорожным приступам. И лучшим другом ему были маленькие белые таблетки, утихомиривающие приступы и ворующие сны. Правда в последнее время он постоянно их где-то забывал. А все Айя. Она одним махом уложила его привычную жизнь на лопатки и заполнила собой. Айя. От мысли о Синеглазке жажда убийства сменилась жгучим желанием, тугим узлом скрутившимся в паху. Алекс с усмешкой покачал головой, усмиряя разбушевавшиеся гормоны. Позвонил Леське, выяснил, какой супермаркет его девочки решили обогатить сегодня.
Уже в машине набрал номер друга. Игнат ответил сразу.
— Игнат, ты можешь установить наружку за Мариной?
— Что-то случилось? — насторожился друг. Задним фоном слышались женские голоса.
— Я женился на ее дочери.
— Охренеть, — присвистнул Игнат и тут же что-то резко ответил не в трубку.
— Отвлекаю?
— Нет. Твою мать, — и снова возмущение кому-то в сторону. — Решил приодеться для вечера. А то боюсь, сольюсь с толпой на фоне своей красотки. А эти дуры суют мне всякое блестящее дерьмо.
Алекс усмехнулся, представляя, как его красавчик-друг пытается разъяснить девочкам-продавцам, что он серьезный мент, а не богатенький мажор с обложки глянцевого журнала. И что-то подсказывало Алексу, что верят Игнату с большим трудом, учитывая его смазливую морду.
