А потом его губы находят мои, впиваются долгим поцелуем. Его язык проникает в мой рот, хозяйничая и даря неизведанное удовольствие. Никогда не думала, что от одного поцелуя можно лишиться рассудка. Он не целует, терзает, мучит невыносимой нежностью и диким напором, будто я не глупая незнакомка, а его персональная свобода, которую он пьет, задыхаясь и порыкивая от наслаждения. Он изводит прикосновениями и необузданными ласками и не дает того, что уже требует мое тело.
И я сама беру то, что хочу.
Его член красив, я ощущаю его кончиками пальцев, дразня, лаская бархатистую кожу. Сжимаю его яички, ловя губами полурык-полустон. И эти невинные прикосновения заводят еще сильнее. Между ног полыхает пожар, загасить который может только он. И я перехватываю инициативу, толкаю его к полке. Он послушно ложится на спину, а я стягиваю трусики и седлаю его. Рукой обхватываю его член и ввожу в себя. Крик рвет горло, когда он наполняет меня до краев. На мгновение я замираю, чувствуя, как сильные ладони сжимают мои ягодицы, слыша его мучительный стон. Но не двигаться мучительно, и я не могу сдерживаться, но незнакомец не позволяет. Он сам насаживает меня на себя в сумасшедшем ритме.
Я думала, что он загасит пожар внутри меня, но он лишь разжигает его все сильнее. С каждым толчком внутри разгорается буря. С каждым толчком крики становятся сильнее. И он ловит их губами, прижав меня к себе, буквально расплющив о свою грудь, глотает собственные мучительные стоны, выпивая меня досуха. Я метаюсь в его руках, не зная, что происходит. Мне кажется, я схожу с ума.
Уже сошла, потеряв в этом безумстве саму себя.
И я царапаю его плечи, кричу в его губы. Мне невыносимо больно и сладко.
Там, внутри меня, он очень большой, сильный, напористый. Кажется, еще одно движение и он просто порвет меня.
В какую-то секунду он улавливает мою боль и замедляется.
— Нет, — хриплю, мотая головой, свихнувшаяся от граничащего с болью наслаждения, — нет…
И он опрокидывает меня на спину, с удвоенной силой вонзается в мое напряженное тело.
Он вспарывает меня с какой-то бешеной яростью, без устали, теперь уже не давая поблажек. И я подстраиваюсь под его ритм, раскрываясь, отдаваясь ему целиком. Ощущая, как горячая волна накатывает медленно, скручивается пружиной там, где соприкасаются наши тела.
Я всхлипываю, в какой-то момент испугавшись того, что неумолимо приближается, сминая волю, рассыпая реальность в мозаику. Но он не позволяет вырваться, впечатываясь в меня резкими толчками. Наматывает на кулак волосы, заставляя прогнуться. Не останавливаясь, ловит губами мой набухший сосок и прикусывает его. В этот момент я кричу, сотрясаясь всем телом от того немыслимого и невероятного удовольствия, не испытанного никогда ранее.
И сквозь шум в ушах до меня доносится тихое, на излете его собственного удовольствия:
— Да, кончай для меня, маленькая моя…да…
2
Конец апреля.
Я смотрю на направление в руках и не верю собственным глазам. Врачиха, злобная карга в дизайнерских очочках, недвусмысленно намекнула, что мне лучше аборт, потому как зачем такой как я ребенок. Это же довесок. Она даже не сказала, выплюнула — довесок. А у самой на столе фотка таких славных бутузов. Интересно, их она тоже довесками называет? Я так и спросила, а она только зыркнула из-под своих очков и направление швырнула. А в бумажке этой черным по белому написано: прерывание беременности по медицинским показаниям. Любопытно, где она их раздобыла — показания эти? На лице они у меня написаны, что ли? Впрочем, догадаться, откуда ветер дует совершенно несложно. Наверняка, родительница подсуетилась. У нее же везде все схвачено. Все, что не по ее, карается расстрелом. Или арестом, как минимум.
Прислонившись к стене у входа, задираю голову, жмурясь от ослепительного весеннего солнца. Конечно, врачиха права: сейчас распрощаться с учебой минимум на два года — это катастрофа. Потому что потом все придется начинать сначала, если удастся. А если нет — кому я буду нужна с младенцем на руках, если сама я тоже никому не нужна? Это сейчас мне удается сводить концы с концами, чтобы доказать драгоценной родительнице, что я и без ее опеки справлюсь. Благо учеба у меня бесплатная, плюс стипендия и зарплата «Скорой». На жизнь кое-как хватает.
А что будет, когда я рожу? Денег понадобится втрое больше, а времени совершенно не будет. Да и ребенка куда девать? Выходит, права врачиха: как ни крути, а аборт действительно единственный выход. Но тошно-то как. Да и…ребенок же…маленький… Кладу руку на живот, тяжело вздохнув. Он же уже там…живет, растет. И вот так взять и убить, потому что мамаша у него никому не нужная дура?
Глаза щиплет, и я зажмуриваюсь крепко-крепко, загоняя поглубже ненужные слезы. Поговорить бы сейчас с кем-нибудь. Услышать простой человеческий голос. Почувствовать себя нужной хоть кому-то, но нет у меня никого. Только Леська.
Вспомнив о подруге, воодушевляюсь. Леська мудрая, посоветует что-нибудь обязательно. Дрожащими руками одергиваю пиджак, выуживаю из кармана брюк мобильный телефон и набираю номер.
— Лесь, я беременна, — с ходу заявляю я, едва в динамике звучит бархатистое «алло».
В трубке — тишина. Я мельком гляжу на дисплей — не разъединилось ли. Нет, связь в порядке.
— Лесь? — зову осторожно, переживая, не хватил ли там подругу инфаркт.
— Паша в курсе? — резкий вопрос заставляет поморщиться.
Паша…Вот уж кому знать не положено. Родительницы с лихвой хватит. А в том, что она уже в курсе — я даже не сомневаюсь.
— Я сама только узнала, — спускаюсь с крыльца двухэтажного здания университетской поликлиники. — Плохо мне стало на лекции. Богдановна отправила в медпункт, а там отравление заподозрили. А оно и не отравление вовсе. На аборт вот направили.
— А ты что? — продолжает сыпать вопросами подруга.
— А я вот обратно на лекции иду. Через полчаса семинар по внутренней медицине. Доклад читать, — вздыхаю тяжело. Не люблю я эти семинары с докладами, гораздо интереснее руками работать, а не из пустого в порожнее переливать.
— У Корзина?
Нет, определенно с подругой разговора сегодня не выйдет. Допрос какой-то, ей-богу.
— У Василича, ага, — соглашаюсь, петляя между учебными корпусами. Терпкий еловый аромат щекочет ноздри, вызывая приступ тошноты. Достаю платок, зажимаю нос. Тошнота застревает противным комком в горле, но позволяет дышать. Ускоряю шаг, сворачиваю к главному корпусу. Идти на семинар совершенно не хочется — бессмысленное это занятие. Но Корзин приглашенную звезду обещал, светило хирургии. И доклад как раз по профилю «звезды». — Он сегодня нам светило обещал. Надо сходить.
— Да ну их, этих светил, — отмахивается Леська. — Тебе сейчас покой нужен, так что слушай сюда. Профессора я беру на себя, а ты немедленно мчишь к нам! Я приеду часа через полтора, и мы все решим: куда идти, кому звонить и что делать. Поняла?
