— Хотела, чтобы ты увидела сына и умирала с мыслью, что его буду растить я.
А Матвей уже своей маленькой пятерней зарылся в ее волосы, растрепал, запутывая. Алина бережно отнимает его ладошки от своей головы, щекочет Матвея за бок. Тот заливается смехом. А на ее губах расцветает улыбка: нежная, чистая и такая откровенная, что становится трудно дышать. Эта женщина не причинит вреда Матвею. Облегчение подкашивает ноги. Я пошатываюсь от внезапной слабости, но удерживаюсь на ногах.
А Алина снова говорит, продолжая улыбаться моему сыну. И в глазах ее блестят слезы.
— Но кое-что изменилось. Можно сказать, тебе повезло, потому что, как оказалось, я твоя должница, Айя. А я привыкла отдавать долги.
Отрываю взгляд от сына и смотрю на уже совершенно серьезную Алину.
— Я тебя не понимаю, — говорю тихо, потому что от голоса остался лишь жалкий сип.
— Помнишь маленькую девочку, которую ты хотела спасти? — перечеркнутое глубокой и воспаленной царапиной лицо искажает гримаса боли и отвращения.
Качаю головой, ища в памяти хоть что-то, что могло подсказать, что Алина мне хочет сказать. О чем напомнить. Но тщетно. В висках пульсирует только одно: забрать сына и убраться отсюда. Но Алина не отпускает.
— А девочку, ради которой убила, помнишь?
Я смотрю на брюнетку с моим сыном, который с видом испытателя изучает ее лицо пухленькими пальчиками, и не верю собственным ушам.
Воспоминания обрушиваются на меня тяжелым молотом, бьют по затылку и в грудь, вышибая дыхание.
…Роняю скальпель и кидаюсь к девочке на кушетке. Тормошу ее.
— Ну же, очнись! Просыпайся, — хлопаю по щекам. Слезы текут по щекам. Страх щекочет пятки и я переступаю ногами. Оглядываюсь на огромного мужчину, что лежит на полу в луже крови. Я точно знаю, что это темное вокруг него — кровь. Дергаю спящую девочку за волосы. Это больно. Она должна проснуться и она открывает глаза. Смотрит на меня и мне страшно. Ее глаза…они черные, как ночь.
Хочется убежать. Спрятаться. Но она хватает меня за руку.
— По-мо-ги…
…В коридоре темно и страшно. Откуда-то доносятся голоса. И я хочу убежать побыстрее, чтобы они не увидели, не нашли. И я иду вперед. И держу за руку девочку, такую как я, но ей еще страшнее…
— Ты?
— Да, я должна тебе жизнь, Айя, — с горечью отзывается Алина и тут же смешно морщит нос, когда Матвей снова хватается за него. С серьезным видом пытается разгладить морщинки. — Взамен я сохраню тебе твою, — играя с моим сыном холодно бросает Алина.
— Я должна сказать тебе спасибо? Упасть на колени? — сарказм прорывается сам и я тут же ругаю себя за глупость.
У Алины в руках мой сын. Мой. И вздумай она убить его — ей достаточно одного движения. И я ничего не успею сделать. Сглатываю колючий комок страха, застрявший в горле, сжимаю кулаки.
— Не надо дешевых мелодрам, Айя, — смеется Алина, шагнув ко мне.
Не двигаюсь, хотя страшно до одури. От нее такой странной, не поддающейся никакой логики, страшно. Но заливистый смех и радостное агуканье пригвождают к полу, размывают страх. Вздергиваю подбородок и смотрю в темные глаза Алины без тени страха. Готовая выгрызать своего сына у самой смерти.
— Брось, — вмешивается Алина в мои мысли, — придумывать, как ты убьешь меня. Не трать силы.
Она улыбается широко, показывает язык Матвею, вызывая новый приступ его смеха, а потом вдруг чмокает его в носик, и прижимает к себе. Один удар сердца. Другой. И она протягивает Матвея мне. Я теряюсь.
— Что застыла? Забирай сына и вали отсюда.
Быстро, но аккуратно забираю сына, обнимаю крепко. А внутри все дрожит, как в лихорадке. Матвей затихает, смотрит на меня разноцветными глазенками. Вдох. Маленькой ручкой он тянется к моим волосам и я, не раздумывая, стягиваю резинку, распуская их.
Матвей широко улыбается, показывая два крохотных зубика. Выдох. Пальчики хватают локон и тянут в рот, но промазывают и волосы щекочут маленький носик. Матвей громко чихает. И снова хохочет, смешно чухая носим ладошкой. Смеюсь вместе с ним.
— Береги его, Айя, — голос Алины звучит хрипло, а в ее глазах — море боли. Черной, безысходной какой-то. Я крепче прижимаю Матвея, пячусь. — Обоих береги, — теперь в ее словах угроза. — Не сбережешь, вернусь и убью тебя. Помни об этом, сестренка.
— Сестренка? — удивление само срывается с языка.
Алина кривит губы в ухмылке, саркастически изгибает бровь. И я все понимаю без лишних слов: ее взгляд, смотрящий в самую душу, вздернутая бровь и кривоватая улыбка. Она так похожа на мужчину, которого я люблю. Сейчас в своей злости особенно. В этих мелочах ее мимики, в ее неотступности, силе и жажде мести, в ней самой живет мой муж. В ее венах течет кровь моего Алекса. И моей мачехи.
— Поговори с Мариной, — прошу едва слышно. — Она считает тебя мертвой, Алина. Поговори…
Она не отвечает и не смотрит на меня, только на Матвея. И в ее взгляде нет ничего, кроме щемящей нежности. Нет, зря я думала о ней плохо. Она никогда не причинила бы вреда Матвею. Только не ему. И я понимаю, что когда судьба подставила подножку, эта женщина оказалась рядом с моим сыном. За что я ей благодарна.
Сейчас, глядя на счастливого сына, балующегося армейским жетоном, что снова висит на моей шее, я знаю наверняка — Алина не обидела Матвея. А по ее глазам вижу, как сильно она к нему привязана и желает только добра. И быть может, только благодаря этому сегодня я осталась жива.
— Прощай, сестренка, — с сожалением отвернувшись от Матвея.
Делает шаг в сторону, освобождая мне путь. Но когда я почти ухожу, вспоминаю о Пашке.
— Не волнуйся о нем, сестренка, — доносится в спину ответ. — Я устроила ему комфортную могилку.
Ее циничные слова коробят и толкают в спину. Прочь из этого места. Больше я не хочу ничего знать. Хочу просто уйти, что и делаю.
Толкаю калитку и замираю, вдыхая полной грудью апрельский воздух. Солнце греет, теплыми лучами играет в шелесте листвы.
— Наконец, я тебя нашла, сынок, — слезы жгут глаза, но я сдерживаю их. Не хочу, чтобы мой сын видел, как я плачу, даже от счастья.
Улыбаюсь счастливо, когда Матвей тянет меня за волосы. Похоже, у этого проказника появился свой фетиш.
— Ох, чувствую, все девчонки будут наши, да, Матюш?
Носом трусь о его щечку, наслаждаясь теплым молочным запахом. Запахом своего счастья.
— Ну что, радость моя, едем к папе?
Носом к носику, улыбаясь веселому агуканью. И представляю, как рвет и мечет мой любимый муж, не обнаружив меня утром в постели. Как поднял на уши весь город, чтобы меня найти. Хочется верить, что именно так все и есть. Что он действительно…
— Синеглазка…
Вздрагиваю от хриплого голоса и ощущаю, как под кожей растекается нежность, теплом расползается по венам и солнцем распускается в низу живота.
