Тимур…
Думать о муже я себе решительно запретила. Мысли о нем вызывают невыносимую боль, потому что…
« …— Зачем ты на мне женился, Тимур?
— Дело в твоем наследстве, Русалка…»
В наследстве, которого у меня больше нет.
В тот день шел дождь. Черное небо вспарывали молнии. Я стояла у панорамного окна в доме Крутова, наблюдая, как он выпрыгнул из машины под ливень, запрокинул голову, явно наслаждаясь колкими каплями. А потом увидел меня и сердце пропустило удар.
Он влетел в дом промокший, ища только меня. Звал. А я так и осталась стоять у окна, прижимая к груди папку, когда он появился в комнате. Запыхавшийся, мокрый, с задорной мальчишеской улыбкой на губах, которую вдруг отчаянно захотелось потрогать. Так сильно, что мои губы закололо. И я отвернулась, не в силах смотреть на него, потому что знала – сорвусь и снова потеряюсь в нем.
Он подошел со спины, обнял за плечи, уткнулся носом в мои волосы.
— Как же я соскучился по тебе, – пробормотал, прижимая так крепко, что мне стало нечем дышать. — Ты вернулась…ты все-таки вернулась, а я дурак был, прости…я…
— Нет, – перебила, унимая глупое сердце, которое хотело верить его словам. Но я не могла. — Я не вернулась, Тимур. Я привезла тебе документы… на подпись…
— Документы? — переспросил, резко развернув меня лицом к себе. Скулы еще острее стали, щетина темнее, а глаза…в них я старалась не смотреть. — Какие, к черту, документы? Если ты о разводе…
— Нет, — снова перебила, пытаясь высвободиться из его горячих рук. Они обжигали, оставляли на коже метки даже через ткань рубашки. И я точно знала: мне от них никогда не избавиться.
— Тогда что? Что еще ты придумала, Русалка?
— Я хочу, чтобы ты отказался от своей мести и оставил в покое Гурина.
И только тогда заглянула в черные бездны глаз, ярость в которых могла разорвать меня на куски. И она разодрала в хлам мое глупое сердце.
— Снова приносишь себя в жертву? — нахмурился, только ярость никуда не делась, бесновалась в нем, ища выход.
— Это не имеет значения.
— А что имеет? — руки разжал, от меня отступил на шаг.
— Гурин… — выдохнула, собираясь с мыслями. — Мой отец отнял у тебя самое дорогое. А я отдаю тебе самое дорогое, что есть у него.
И протянула ему папку. Но он даже не шелохнулся, а я…я просто бросила ее на пол, ее содержимое меня совершенно не интересовало.
— Тебе нужно просто поставить свою подпись.
Я не знаю, что он увидел в моем лице, но молча кивнул, поднял папку, раскрыл и подписал, не читая. А у меня внутри все сжалось от невыносимой боли, потому что больше никогда его не увижу.
— Поздравляю, — пряча за кривой улыбкой отчаянное желание кричать до хрипоты. — Ты получил, что хотел. Теперь мой отец – нищий.
— Ты считаешь этого достаточно?
Я лишь плечами пожала. Но я знала, что этого мало. Знала, что Тимур не просто захочет забрать у Гурина все его деньги и власть, он захочет его жизнь. А я не могла…мысль о том, что Тимур станет убийцей, убивала меня.
— И что же ты хочешь еще? — холодно, даже голос не дрогнул.
— Тебя, Русалка. Я хочу тебя. Как тебе такой расклад?
— Ладно, — прошептала, слегка покачнувшись от резанувшей внутри боли. — Прямо сейчас?
Он не ответил. Хорошо. Молчание – знак согласия. Кивнула сама себе. Пусть так, мне не привыкать. Только слезы жгли глаза, а пальцы тряслись, как у запойного алкоголика.
— Дура, что же ты творишь? — схватил за руки, встряхнул, заставляя посмотреть на него. — И ради кого, Русалка?!
— Он мой отец, — сглатывая боль и невысказанные слова. — Какой-никакой, но отец. Другого у меня нет и не будет. А ты хочешь лишить меня его? Хочешь сам…
— Стася, — прошептал с таким отчаянием, что сердце заныло ему в ответ, — ты же ничего не знаешь. Гурин убить тебя хотел. Ему плевать на людей, понимаешь? Ему же только деньги нужны. Он и мать твою…
— Он мой отец. Мой отец, — повторяла, как заведенная. — И он…
— Продал тебя! – заорал Тимур. — Продал, понимаешь?!
— Он продал, а ты купил, значит? – по щекам скатились слезы. Стерла их тыльной стороной ладони. Мне не о чем плакать. Я всегда знала, что я не нужна отцу; что я была всего лишь игрушкой его любимому сыночку. Слова Тимура не причинили мне боли, потому что там, внутри, уже не осталось чему болеть. Умерло все.
Следующим утром тест показал, что не все…
Потом я позвонила отцу и сказала, что все его деньги больше не принадлежат мне. Он ничего не ответил.
А вечером меня похитили из подъезда собственного дома.
И я совершенно точно знаю, что Гурину незачем это делать, потому что у меня больше ничего нет. Я обычная студентка, хоть по паспорту до сих пор остаюсь женой Тимура Крутова. И вряд ли он похитил меня, чтобы вытребовать у Тимура обратно трастовый фонд. Но мысль такая была.
Вздыхаю. Облизываю пересохшие губы. Я ни о чем не жалею. И если умру, я точно знаю, что поступила правильно, не рассказав Тимуру о беременности. А могла. Он звонил в то утро, сказал, что приставил ко мне охрану и попросил не капризничать и не мешать Кириллу работать.
Я и не мешала, даже где-то радуясь, что Погодин везде следует за мной невидимой тенью. Одного понять никак не могу – как он прошляпил мое похищение, если провожал до дверей квартиры?
Ерунда какая-то. Ничего не вяжется и не поддается логике. А еще мысли постоянно возвращаются к малышу и к Тимуру.
Я не знаю, когда случилось так, что я полностью потеряла голову от этого мужчины. Я с нетерпением ждала его возвращения в наш дом. А он…
Хмурый и уставший после многочасовых переговоров, он возвращался домой, скидывал туфли, и, не раздеваясь, шел по дому в поисках меня. И где бы ни находил, крепко прижимал к себе, зарывался носом в мои волосы и говорил «спасибо». Целовал скулы, губы, едва касаясь, но обжигая гораздо сильнее огня, растекающегося по венам от его запаха, и улыбался, когда я терлась об него, как изголодавшаяся кошка. Смеялся, уворачиваясь от моих попыток затащить его в спальню, возвращался в прихожую и раздевался, выспрашивая, чем я занималась весь день. И я рассказывала, пока он уплетал приготовленный ужин и счастливо улыбался. А ночью, расслабленный нашей любовью, он обнимал меня и засыпал, щекоча горячим дыханием шею, и не размыкал рук всю ночь, чтобы разбудить на рассвете обжигающими ласками.
Я вспоминаю своего Тима. Смешного, улыбчивого и до дрожи в коленях боящегося высоты. Как затащила его на вышку – прыгнуть с парашютом. Он и согласился лишь потому, что за меня боялся больше. Не мог отпустить «в полет» одну. Он стойко выдерживал, пока на него надевали снаряжение, внимательно слушал инструктаж, как нас сцепляли вместе: новичка и опытную прыгунью. И страх его в напряженном как струна теле, и свою бесшабашность.
