Делаю всего несколько шагов и замираю, оглушенная детским смехом. Оборачиваюсь и совершенно беспомощно смотрю на Тимура, потому что там, впереди на ступеньках сидит девчушка лет десяти с планшетом в руках и смеется над чьей-то шуткой.
И я отчаянно хочу спрятаться куда-нибудь, а лучше вообще не появляться здесь этим утром, потому что она вдруг отрывается от экрана и смотрит на меня моими глазами. Если это не бред, то что?
Пальцами вцепляюсь в собственные ноги, которые предательски дрожат, и тут же ощущаю сильную руку на своей талии, рывком притянувшую меня к твердому мужскому боку.
— Не дрейфь, Русалка, — тихий шепот в ухо. — Это не страшнее прыжка с парашютом.
Не страшнее? Да он издевается, не иначе. Да я лучше с десяток раз с парашютом сигану, чем буду…что? Знакомиться с дочерью мужчины, который давно и безнадежно стал для меня всем? А ведь у нас тоже могла быть сейчас дочка или сын такого же возраста.
И боль противно скребет по ребрам. А я рассматриваю девчушку, отложившую планшет и подскочившую на ноги так резво, что из ее хвоста выпрыгивает упрямая кудряшка, такая же черная, как у ее отца. Худенькая, миниатюрная, в джинсовом комбинезоне и бейсболке с кучей нашивок. А на ногах белые кроссовки, расписанные яркими красками. Уверенные мазки, витиеватые узоры, в которых прячутся надписи. И я точно знаю: это ручная работа, потому что сама когда-то творила такое же безобразие.
— Это ты сама?
Девочка останавливается нескольких шагах от меня, совершенно спокойно реагируя на то, что Тимур по-прежнему прижимает меня к себе. А ведь она должна…что-то же должна делать. Как-то реагировать. А она ведет себя так, как будто это обычное явление: мне стоять в обнимку с ее отцом. Как будто мы…
Не позволяю себе додумать эту глупость.
— Кроссовки, — уточняю, когда она долго не отвечает, явно не понимая, о чем я спрашиваю.
Вертит ногой, демонстрируя свое художество во всей красе, и довольно улыбается.
— Ага. Нравится?
— Еще как, — теперь улыбаюсь я. — Я тоже раньше обувь расписывала, — выбираюсь из объятий Тимура, подхожу к девочке и присаживаюсь напротив нее на корточки. Пальцем повторяю алый завиток, перетекающий в английскую букву «J». Интересно, что она значит?
— Я Юля, — проследив мое движение, говорит девочка. — А ты Стася, я знаю.
— Да? И откуда же?
— У папы есть твоя фотка, — не уходит от ответа маленькая девочка Юля, — и он часто зовет тебя во сне.
Бросаю взгляд на Тимура, но тот никак не отвечает на заявление дочери. Он, кажется, даже не слышит, о чем мы говорим. Только смотрит на нас, как зачарованный. А я не заостряю внимание на ее словах. Никогда не понимала людей, которые стараются выпытать у ребенка как можно больше подробностей о жизни его родителей, пользуясь детской открытостью и наивностью.
— Мне девять лет. Моя мама умерла, когда я родилась, и я не страдаю по этому поводу, потому что мой папа суперкрутой и я его очень люблю, — выдает она на одном дыхании. Я таращусь на нее во все глаза, а за спиной слышу тихий смех. — Перебор, да?
И смотрит на отца. Его «ответ» я не вижу, но замечаю, как смешно морщит носик Юля.
— Короче, это чтобы без лишних вопросов. А то достали уже, — и вздыхает так тяжко, что я невольно прыскаю со смеху. Напряжение как рукой снимает. И я ловлю себя на мысли, что правильно поступила, приехав этим утром сюда.
— Часто спрашивают?
— Да постоянно, — отмахивается она. — А еще сколько моему папе лет и нет ли у него подружки. И вздыхают потом так, — и она демонстрирует, как вздыхают те, кто спрашивает. Тимур за спиной смеется уже открыто, а я держусь из последних сил. — А что ты делаешь? — ловко переводит тему. — Ну…работаешь?
— Работаю, — соглашаюсь я. — Я тебе говорила, что раньше разрисовывала обувь, — она кивает. — А теперь разрисовываю людей.
И вижу, как в ее медовых глазах вспыхивают искорки интереса.
— Покажешь? — просит с придыханием. — Пожалуйста-пожалуйста.
— Юлия Тимуровна, — строго одергивает Тим, — вам не пора ли уже ехать, а?
— Ну пааа, — протягивает Юлька, становясь в одно мгновение самым обычным капризным ребенком. — Ну это же так круто! Можно, Стась? — и снова на меня.
— Легко, — улыбаюсь, зная, что это действительно не займет много времени. Мне есть чем удивить эту малютку. — Тим? — теперь у Тимура прошу разрешения я. — Это займет всего две минуты, — поспешно добавляю я, — и ехать никуда не нужно.
Тим хмурится, но все-таки кивает. А я поворачиваюсь к Юле вполоборота и медленно задираю шифоновую рубашку, под которой живет черно-алый Феникс, обнимающий меня своими крыльями.
— Офигеть, — протягивает ошалевшая Юлька.
Но я не слышу ее, только рваное дыхание Тима и его обжигающий взгляд, потому что он один знает, что скрывает своим чернильным телом нарисованная птица.
— А можно потрогать? — просит Юлька, едва не пританцовывая на месте.
Я смотрю только на Тима, под чьим взглядом плавится кожа. Я физически ощущаю, как под рубашкой расползаются ожоги. Пальцы подрагивают, выпуская ткань рубашки, но тут же собираю ее гармошкой, выпуская на волю феникса.
— Конечно, можно, — криво улыбаюсь, позволяя маленьким пальчикам коснуться тела птицы на талии. — Не бойся, принцесса, — на этот раз улыбка совершенно искренняя и легкая, как перья этой самой сказочной птицы, — мне уже не больно.
— Юля, — перебивает Тим хрипло. Девочка смотрит на отца, а ее пальчики гладят феникса. — Юля, найди, пожалуйста, Руслана и езжайте, ладно?
— А как же завтрак? — хмурится девочка, пряча ладошки в карманы комбинезона.
— Позавтракаете в дороге.
— Тим, что происходит?
Настораживаюсь я, чувствуя, как меняется тон Тимура и как послушно его дочь убегает в дом искать какого-то Руслана.
— Куда ты отправляешь дочь? Зачем? И кто такой Руслан?
— Допрос? — привычным жестом выгибает расчерченную двумя тонкими шрамами бровь. — Хотя, думаю, у меня найдутся ответы на все твои вопросы. И один из них сейчас явится сам.
Я раскрываю рот, чтобы узнать, что он имеет в виду, но тут же захлопываю его, потому что на крыльце появляется высокий мужчина с Юлькой на руках. Маленькая озорница оплела мужчину руками и ногами, как мартышка и что-то весело щебечет ему на ухо. А он…улыбается по-мальчишечьи весело. И эта улыбка безбожно швыряет меня в прошлое, когда я подкрадывалась к нему со спины и часами подглядывала, как он рисует.
Руслан Огнев. Он был огнем, ярким, живым, расцветающим как солнце и никогда не затухающим. У него горели глаза. А когда в его руках оказывались кисти – он выпадал из реальности, творя новую вселенную, яркими красками расписывая собственную реальность.
