— Звездочка, знакомься, это Даша, — говорю, когда Крушинина обходит диван и приседает рядом с нами. Улыбается так тепло, словно моя девочка ей самая родная. Мысленно ставлю зарубку ее профессионализму. Богдана напрягается, еще сильнее льнет ко мне. — Не бойся, она хорошая. Даша врач и приехала, чтобы посмотреть...твои раны. Ей нужно их посмотреть. А я буду рядом, договорились?
Богдана кивает и позволяет Даше себя осмотреть. Та все делает быстро и аккуратно, напевая под нос какую-то детскую песенку. И ее веселый мотивчик расслабляет Богдану. По крайней мере, она не шарахается от каждого прикосновения, пока Даша обрабатывает ссадины и царапины.
— Ну вот, — улыбается обескураживающе. И кажется не намного старше моей двенадцатилетней дочери. Такая светлая и открытая, словно кто-то щедро одарил ее нежностью. Не удивлюсь, если детишки ее просто обожают, а она таскает домой всяких бездомных котов и собак. И не замечаю, как сам улыбаюсь. — И совсем ничего страшного, правда?
Складывает сумку, из которой доставала вату и какую-то мазь.
— Ты не против, если я еще приду? — спрашивает у Богданы. Та качает головой — она не против. — Вот и славно, — подмигивает игриво, хотя ситуация совсем не располагает к веселью. Но она...детский врач и умело сглаживает острые углы повисшего над нами отчаяния. — А сейчас отдыхай, а мы с твоим папой чуток поболтаем. Отпустишь его?
Она отпускает нехотя, глядя на меня с такой надеждой, что сердце со всей дури врезается в ребра, разламывая их к чертям собачьим. Невольно тру грудь. Целую свою малышку в кончик носа, укутываю в одеяло, подсунув под бок урчащую Кляксу, и выхожу на кухню, где Алекс уже сварил всем кофе. Сам сидит на подоконнике. Даша устроилась за столом. А я подпираю плечом дверной откос, оставляя в поле зрения открытую в гостиную дверь.
— Девочку нужно везти в больницу, — нарушает тишину Даша. — И чем быстрее, тем лучше. Я не знаю, что произошло, но… — вскидывает голову, прожигая меня насквозь яростью в потемневшем взгляде. Такой чистой и разрушительной, что меня покачивает от силы тайфуна в ее глазах. — Как вы могли? Какой же вы отец? Убила бы…
— Даша, — обрывает ее Алекс.
А я принимаю каждое слово этой колючей девчонки. Такой искренней, живой и откровенной, что у меня внутри все леденеет. Она права. Сто тысяч раз права. И даже тот факт, что еще месяц назад я даже не подозревал о существовании дочки — меня не оправдывает. Я ее отец, даже если по закону — это не так. Отец и я позволил случиться всему этому дерьму.
— Мне нужно сообщить в соцслужбы...А вы...вас…
— Даша! — рявкает Алекс. — Рус, кто эта девочка?
— Я же сказал: моя дочь.
— Какая нахер дочь, Руслан? — не сдерживается Алекс. — Месяц назад не было никакой дочери, — отмечаю, как резко оборачивается на него Даша и смотрит растерянно.
— А теперь есть. Что нужно в больницу?
Даша перечисляет на автомате: тапочки, пижама, зубная паста, щетка, полотенце….
— Хорошо. Я все куплю.
— У вас нет ее вещей? — настораживается Крушинина.
Качаю головой. И документов нет, черт.
— Может, вы объясните, в чем дело?
— Сам хочу знать, — подливает масла в огонь Алекс.
Но я игнорирую их попытки меня допросить.
— Раны на теле Богданы, — говорю сухо, и горло нещадно дерет, потому что хочется орать и крушить все подряд, а я держу себя в кулаках спокойствия. Знаю, мой срыв никому не поможет. — Это от стекла?
— Скорее всего, — быстро соглашается Даша. — Она словно на что-то упала. Они неглубокие, но ее общее состояние очень поганое. И психолог ей бы не помешал. У нас в центре…
— Психолог будет, — перебиваю.
— У нас отличные специалисты, — возражает Даша.
— Да мне насрать. Будет так, как говорю я, или валите отсюда нахрен.
— Девочке нужна специализированная помощь…
— В вашем центре, я не против, — договариваю за нее. — Но психолог будет мой.
Крушинина сдается быстро, здраво рассудив, что спорить бессмысленно и чем быстрее придем к общему знаменателю, тем лучше для Богданы.
— Вот и славно. Дайте мне десять минут.
Глава восьмая: Рус
Я за тебя говорю «Спасибо!».
И в мире нет ничего важнее…
Егор Крид «Папина дочка»
Широким шагом выхожу из дома, перехожу улицу, взбегаю на крыльцо дома напротив, который, как оказалось, не пустует уже больше года, и нажимаю на кнопку звонка. Затейливая мелодия тонет в грохоте музыки и женском смехе. А спустя пару минут на пороге появляется та самая моделька, что теперь числится новой женой Воронцова. Пьяная в хлам. Я никогда не бил женщин и всегда считал это низостью для мужчины, но сейчас, глядя на эту шалаву, облизывающую меня голодным взглядом, хочется сомкнуть пальцы на ее тощей шее, пока не протрезвеет. Отодвигаю ее плечом, игнорируя ее реплику о приехавшем стриптизере. Пересекаю огромный холл, безошибочно нахожу источник музыки и лишаю размалеванных девиц веселья.
— Пошли все нахер отсюда, — говорю почти шепотом, с трудом сдерживая рвущуюся наружу злость. Мне должно быть похрен, чем и кто тут занимается, но, представив, что в этом гадюшнике жила моя дочь, ярость рвет жилы и требует выхода: сломать что-нибудь, а лучше кого-нибудь. И, похоже, девицы понимают все без лишних объяснений, ретируются так быстро, что я даже не успеваю удивиться их скорости.
Хозяйка смотрит на меня так ошарашено, в один момент протрезвев. Отлично. Быстрее поймет, что мне нужно.
— Ты кто такой? — рычит она, со звоном поставив свой бокал на камин напротив дивана. Делаю шаг к девице...как же ее зовут? Да пофигу. Под ногой что-то хрустит и взгляд выцепляет россыпь осколков… Злость звенит в висках, когда я одним рывком прижимаю модельку к стенке, все-таки сомкнув пальцы на ее шее. Она взвизгивает, пытается вырваться, но куда ей: я на голову выше и раза в два тяжелее. Поняв, что в ловушке, пускает слезу и дрожащим голосом снова спрашивает, кто я и что мне нужно.
— Документы и вещи Богданы, — отвечаю, не ослабляя хватки. Девица не сразу понимает, что я хочу. Ее лицо с потекшей тушью вытягивается в изумлении. — Что-то неясно? Я сказал: мне нужны документы и вещи Богданы. Я надеюсь, ты ещё помнишь, кто такая Богдана?
Кивает, махнув куда-то рукой. Отлепляю ее от стены и толкаю перед собой. Она покачивается на высоких каблуках и со всего маху падает на пол, сдирая в кровь ладони об остатки осколков. За шкирку поднимаю ее на ноги. Мне не жаль ее, и мой правильный мужик сейчас крепко спит, позволяя дерьму во мне делать то, что делаю.
— Что, сука, больно? — цежу, толкая ее вперед. Она быстро перебирает ногами, ведя меня по коридору. — Это еще цветочки. Будь у меня больше времени, я бы тебя жрать стекло заставил.