— Как...как ты ее нашел? — у нее огненно-рыжие волосы, вьющиеся мелким бесом, россыпь веснушек на щеках и вздернутом носике и нереально яркие зелёные глаза. Она...моя точная копия. И боль выплясывает на углях моего сердца.
— Это она меня нашла.
Вскидываю голову и смотрю в просветлевшее лицо Руслана. Давлюсь собственным дыханием, потому что он неожиданно улыбается так, что у меня все внутри рвется к нему, такому...счастливому. И из обуглевшегося сердца прорастает что-то такое хрупкое, живое и тянется к этой улыбке, как цветок оживает после дождя в летний зной.
Выдыхаю, опуская взгляд на снимок, не позволяя себе этих глупых мыслей и неправильных эмоций.
— Как? — похоже, этот вопрос — единственное, на что я способна. Оглаживаю большим пальцем улыбчивое личико дочки.
— Сам не знаю, — убийственно честно признается Руслан и на мою ладонь ложится причудливый медальон. Серебряный домик, украшенный цветными камнями, а внутри черно-белое фото Руслана.
— Этого не может быть, — выдыхаю я, потому что эта фотография из моего персонального ящика Пандоры, который я никому и никогда не показывала.
— Может, как видишь, — он отходит от меня, осторожно выпуская из стальных объятий, только после того, как убеждается, что я могу стоять сама. Я могу, спиной прижавшись к горячему боку внедорожника. Могу, хоть ноги по-прежнему предательски дрожат где-то в области коленей. — Там ещё надпись, — кивает на медальон и снова закуривает. А на другой половине медальона действительно гравировка: «Огнев Руслан Андреевич, твой отец», — и адрес дома его родителей. — Откуда?
— Богдана отдала, — отвечает, слегка запрокинув голову и выпуская струю дыма.
— Богдана, — повторяю дрогнувшим голосом и сама не понимаю, что улыбаюсь. Они назвали ее Богданой. Они...
Господи, спасибо. Пусть хоть так, но я поучаствовала в ее жизни. Пусть так.
— Ума не приложу, откуда у нее могла взяться эта фотография, — говорит задумчиво.
А я, кажется, знаю. Я давала Воронцову какие-то фото. Возможно, эта была среди них. Но это никак не объясняет, как она оказалась у Богданы. Кто рассказал ей, что Руслан — ее отец, если об этом никто не знал, кроме меня.
— Ничего не хочешь мне сказать? — и теперь он смотрит только на меня. И в его взгляде столько всего, что слов не хватит описать. Только одного нет — ненависти. И это усмиряет мою боль. Ненадолго, но и этого хватит, чтобы прожить ещё один день.
— Ты хочешь забрать Богдану из счастливой семьи? Почему?
— Она моя дочь, разве этого мало? — выгибает бровь, явно не понимая моей реакции. Наверное, думал, я рвану со всех возвращать свою дочь.
— Нет, но...ты подумал о Богдане? Это же...Ведь видно же, что не любят…
— Любили, — перебивает Руслан и в его голосе снова сквозит злость. — Пять лет назад Виктория погибла.
— Как? — сердце пропускает ещё один удар. Не может быть. Она не могла...не могла оставить мою девочку.
— Покончила с собой. Подозревали, что ее муж довел...
— Дмитрий? — не сдерживаю удивления и качаю головой. — Нет, он не мог. Он очень сильно любил свою жену.
Говорю и тут же понимаю, что прокололась, этими словами признавшись, что знакома с этой семьёй. И я жду реакции Руслана, его едкого замечания или допроса. Учини он последний, я бы не выдержала, рассказала бы, но он подходит ближе и становится рядом, отзеркалив мою позу. Медленно вынимает из петлиц манжеты запонку, потом вторую, закатывает рукава, обнажая смуглые руки. И я залипаю на них, взглядом блуждая по черно-белому узору, перетекающему по коже от пальцев и выше, теряясь под рукавом рубашки.
Переступаю на месте, потому что кожу ноги нещадно жжет такой же узор...снова. Это просто чертовщина какая-то.
Но теперь я вижу не только татуировку, но и белесый рисунок из шрамов на другой руке. Шрамов от ран, которые он наносил себе тринадцать лет назад.
А он по-прежнему молчит. Достает из кармана пачку сигарет, выбивает одну, прикуривает, зажав ту губами, и...протягивает мне. Дрожащими пальцами беру сигарету, затягиваюсь, проглатываю дым, горьким клубком скатившийся по горлу.
— Не плачь, Ксанка, — просит он. — Сейчас совсем нет повода для слез, — касается моей скулы подушечками пальцев. И я с удивлением вижу на них влагу. Трогаю щеки вслед за Русланом, вздыхаю. Мокрые. Надо же...думала, разучилась. Даже когда считала, что брат взорвался в своей машине, не плакала. Выла, кричала, но слез не было. А сейчас вот на ровном месте.
— Прости, я просто устала, — оправдываюсь, хотя Руслан точно не ждёт этого.
Он лишь прячет руку в карман и ничего не говорит.
Мы стоим совсем близко, так, что его плечо касается моего, и просто курим. В полной тишине, слушая шум машин за нашими спинами. Принимая новую жизнь, впуская ее в себя. Жизнь, где мы теперь семья, кажется.
Глава одиннадцатая: Рус
Забери меня к себе...
Я так устал бежать за тобою вслед…
Сергей Бабкин «Забери»
Я был зол. И это самое простое слово, которым можно описать мое состояние. Другие вряд ли пройдут цензуру.
Зол на себя за то, что случилось с моей малышкой. Что я позволил, и вместо того, чтобы растить и защищать свою дочурку, шатался, хрен знает где. Зол на Воронцова, который женился на этой дряни, что методично, год за годом, делала из моей дочери чокнутую. И за это я готов его убить. Останавливает лишь одно, если я это сделаю, то снова подведу Богдану. А у меня нет на это никакого права. Я и так потерял слишком много времени, доказывая всем, что я в состоянии справиться сам. Ну вот что мне мешало позволить Туманову мне помочь? Нет же, слал всех лесом. Придурок.
А еще я злился на Ксанку.
Пока ехал за ней, накручивал себя по полной, давая волю своим демонам вовсю разгуляться на моих оголенных чувствах. За то, что отдала нашу дочь и плевать на причины. Ничто не могло быть важнее нашей Звездочки. Злился за то, что тогда, тринадцать лет назад, ушла, так и не сказав о беременности. За то, что позволила мне ее выгнать. И на себя злился, что забыл о той встрече. Рощин напомнил. Не знаю, как ему удалось, но он достал старые записи из тюремной психушки, привез два дня назад.
Две ночи...
Я пересмотрел их все. И видел ее, на коленях, но не сломленную. Ее глаза видел и считал дни.
Богдана родилась первого марта. Значит, в тот осенний день Ксанка приходила, чтобы рассказать мне. А я выгнал ее, потому что демоны хотели ее себе, а я не мог отдать. Я не хотел, чтобы она видела меня таким. Испугался, что причиню ей вред. Я не мог. Только не ей. Несмотря на то, что она так и не поверила мне.
Она ушла и наступила кромешная темнота.
Я смотрю видеозаписи и вижу на них больного урода, который искал лишь один путь: к смерти. И вдруг натыкаюсь на еще одну запись. На ней нет звука, но я понимаю и так: Ксанка приходила снова, но мой лечащий врач ее не пускал, а потом всучил ей какую-то бумагу.
