— С днем рождения, Корф.
Мы занимались любовью на полу под сверкающей пестрыми огоньками елкой, потом пили вино и заедали мандаринами, и снова целовались горячо, забывая дышать. И приходили в себя, когда получали друг друга без остатка. Катя тихо смеялась, а я все спрашивал, почему она веселится. И это было так…правильно и привычно, словно так было всегда. А потом Катя уснула, засопев мне в подмышку.
И только тогда я позволил себе ее рассмотреть. Бледное личико в облаке длинных зачем-то высветленных волос. Острые плечики, аккуратная грудь, вмещающаяся в моей ладони; длинные, загорелые ноги. И витиеватая надпись на правом боку о маленькой девочке и мальчике, разбившем ее сердце. Провел по черным буквам пальцем и, сдерживая внезапно подкатившую злость, поцеловал Катю в макушку: в нос забился аромат вишни, карамели и хвои. Я прикрыл глаза, вспоминая ее запах, такой родной, сводящий с ума.
Оказалось, я совсем забыл, какая она. Как пахнет. Как мечтательно улыбается во сне. Как смешно морщит нос. Как часто дышит, когда занимается со мной любовью. Как ни на миг не отводит от меня восхищенных синих, как осеннее небо, глаз. Как обнимает, сильно, прижимаясь всем своим хрупким и горячим телом, словно боится, что я сбегу.
Но спустя две недели после Нового года и моего «воскрешения» сбежала она. Оставила короткую записку, чтобы не искал, и исчезла. Я не знал, что думать, где искать. А я искал. И нашел через месяц в городе, где я вырос. Там, где росла она. Она не пряталась от меня. Жила своей студенческой жизнью и встречалась с парнем.
Я застал их в комнате общежития. И вроде ничего особенного, так, невинный поцелуй, но я как будто снова оказался на арене: один, преданный всеми, кто, казалось, любил. Парень быстро ретировался. А я еще долго стоял у рассохшейся оконной рамы, не в силах смотреть на ту, что сделала больнее всех. Так больно не было даже когда меня рвала тигрица. Потом я ушел. Тем же вечером привез ее вещи, что остались в моей квартире – туда я так больше и не вернулся. А ночью я встретил Лилю в клубе. Пытался напиться, полагая, что это поможет хоть ненадолго задушить мерзкую боль после ухода Кати. Но вместо забытья, до омерзения трезвый мозг подталкивал вернуться к ней и вернуть обратно. Наверное, я мог бы. Но я пообещал оставить ее в покое. Лишь попросил пару ребят дежурить возле общаги, наблюдать, чтобы она снова ничего с собой не сделала. А теперь пил. Но алкоголь не помогал. А одиночество вытягивало наружу самые поганые мысли. И одна из них была самой гадкой: я сам уничтожил все, что было мне дорого. Сам виноват, что Катя ушла. Сам. Отпустил, значит, виноват. А еще не стоило ввязывать ее в свое эпохальное воскрешение. Ни за что не забуду ее растерянный взгляд, когда вместо обещанного вечера вдвоем я притащил ее на семейный ужин Ямпольских. Граф позеленел, видимо посчитав, что призрака увидел. Юля в обморок упала, Катя над ней хлопотала потом. Марк нахмурился, а Лизка повисла на шее. Лили не было.
Граф же не сводил с меня взгляда, полыхающего яростью, весь вечер, пока мы ужинали. Пришедшая в себя Юля срывалась с расспросов и рассматриваний на слезы. Она так до конца и не поверила, что я выжил. А мне тогда остро хотелось рассказать им, где и по чьей заслуге я побывал. Граф понял это, потому тем же вечером предложил сделку: его фамилия и статус в обмен на мое молчание. Я отказался, но и рассказывать Юле ничего не стал.
Стало противно. Я поморщился, опрокинув в себя рюмку водки. С того дня у нас с Катей все и разладилось, только я ничерта не замечал. И от этой дрянной мысли хотелось выть или убить кого-то, или…
Взгляд наткнулся на выплясывающую на танцполе Лилю. На ней была до безобразия короткая юбка и обнажающий живот пестрый топ. Эти две тряпки ничего не скрывали, наоборот, при каждом движении то открывалась голая задница, то выпадала не затянутая лифом грудь. А она хохотала, терлась о какого-то мужика, лапающего ее под юбкой и готового трахнуть прямо здесь. А я смотрел и ярость, щедро приправленная выпивкой, пенила кровь. Моя невеста стала обычной шлюхой. Усмешка скривила губы. Женщина, которую так опекал Марк, прося меня не появляться в ее жизни, сейчас готова была отдаться обдолбанному хрену на глазах у такой же невменяемой толпы. Марк, который запрещал мне общаться с Лизкой. Который позволил сестре самоубиться. Марк, которому было плевать на все, кроме собственного бизнеса. Марк, который должен был вернуться из командировки этой ночью. И идея сама пришла в голову. Залпом допив водку, подозвал бармена.
— Я тут немного пошумлю, — положил на стол визитку. — Пусть главный потом свяжется со мной. И такси вызови.
Бармен убрал визитку, кивнул. А я двинул через толпу к извивающейся на танцполе Лильке.
Хотелось набить кому-нибудь морду. Например, тому юнцу, не отлипающему от жены моего брата. Очень хотелось. И он понял это, когда я схватил его за шиворот и отшвырнул в толпу. Ясного разума хватило, чтобы не лезть на рожон. А Лилька побелела и замерла с широко распахнутыми глазами. Красивая и пьяная.
— Я умерла? — спросила одними губами, коснувшись моей щеки. Я дернулся, перехватил ее запястье, а потом и ее всю, закинув на плечо. Она взвизгнула, попыталась вырваться, но я держал крепко. Кто-то попытался меня остановить, требуя отпустить девушку, но наткнулся на мой взгляд и ретировался. Пошуметь не вышло. И горечь разочарования драла горло.
А когда я переступил порог дома Ямпольских, проснулась совесть, нашептывающая о подлости задуманного. Заглушить ее муки удалось на удивление легко. И победа казалось такой легкой и невесомой, как Лилька на моих руках. Но все вышло не так. И месть обернулась болью в синих глазах маленькой девочки. Я никак не ожидал, что Лиза окажется в соседней спальне. И она слышала, как я развлекаюсь с ее матерью. В тот момент, когда она появилась на пороге, а пьяная Лилька, увидев, рассмеялась, остро захотелось, чтобы Марк ударил. Он жаждал – я видел ярость в его черных глазах. И не из-за Лильки вовсе. Но он лишь забрал Лизу и велел убираться из его дома. Не мне – своей жене. А я сбежал как трусливый мальчишка. И долго бежал. Пока не оказался у озера. Того самого, где однажды родился странный тандем гитары и скрипки.
ГЛАВА 15
Сейчас.
— Тот мост, — говорит Катя, прижимая рыжий букет. И настырный ветер треплет тонкие лепестки, путает ее волосы, но она будто не замечает ничего. — Тот мост случился через неделю после суда, — и голос дрожит. И мне нестерпимо хочется обнять ее, забрать ее боль, как она когда-то забирала мою. Но я стою, глядя на тлеющий огонек сигареты, и слушаю. А она рассказывает, тихо, ломким голосом, останавливаясь и подолгу молча. Рассказывает, как Загорский за два дня до суда упрятал ее в психушку, где ее накололи всякой дрянью и отпустили на следующее утро. Как она не помнит, где была и что делала почти сутки, только что пришла в себя в каких-то развалинах среди бомжей. Кое-как добралась до своей квартиры, вымылась, отоспалась и связалась с адвокатом. А во время заседания с ней случился приступ, так похожий на эпилептический, после которого она снова оказалась на больничной койке. А суд признал Загорского опекуном Маши. — И никто не поверил, что она — не его. Что можно взять с чокнутой? — она криво ухмыляется.
