Но она умело воспользовалась симпатией Дениса. Она пришла к нему и попросила любую работу. А на вопрос, что она умеет — выразила готовность научиться всему. Но Денис настаивал, и она показала то, что умела лучшего всего — танец. А следующим вечером Катя сидела в кабинете директора клуба «Роза любви» и подписывала контракт…
— Катя, поговори со мной. Пора уже, тебе не кажется? — вытряхивает Корф из воспоминаний, и злость прорывается в каждом его слове. — Давай уже, выскажись, в конце концов.
А Катя находит его руку, гладит кривой мизинец.
— Мне никто не верил, что ты живой. Говорили, что это все нервы. Лечили. И я бы поверила, что они правы, но у того парня все пальцы были целы, — она касается губами его ладони. — Знаешь, граф всю жизнь играл: в бизнес, любовь, в семью, — добавляет она с горечью, выпусти его руку. — А я…я больше не хочу играть в семью.
— Играть? — его пальцы каменеют на Катиной талии. — Ты считаешь, что я играю? С тобой?
Катя молчит.
— Я не слышу. Ты считаешь, что я с тобой играю? — ярость щекочет затылок. Его ярость, живая, которая рвет его фальшивую обертку, вновь обнажая нутро.
— Я тебе не верю, Корф, – признается Катя обреченно. — И я хочу к дочери. Я знаю, ты ее нашел. Иначе тебя бы здесь не было.
— Не веришь, значит. Ну и черт с тобой, — он выпускает Катю и отходит в другой конец комнаты. Робкие лучи золотят спальню, выхватывают из полумрака Корфа, подхватившего с кресла пиджак. Он что-то достает из кармана. Швыряет пиджак обратно. — Я хочу только понять. Почему ты согласилась выйти замуж за Загорского? Почему врала Егору, что у тебя все хорошо? Почему не попросила у него помощи? Неужели твое… недоверие, — он спотыкается на слове и произносит его, как выплевывает, — напрочь вырубило чувство самосохранения? Неужели ты так поглупела, что не понимала, что от такого, как Загорский — валить надо, а не изображать счастье?
— Господи, Корф! Мне было семнадцать лет! — не выдерживает Катя, срывается на крик. — Я была одна, напугана и зла на тебя. Я думала, Денис — другой. А потом поздно оказалось. А Егор…Егор работу потерял. Мы с ним не общались почти.
— Ты могла рассказать потом. Мне. После моста. А ты не захотела, чтобы я лез в твою жизнь. Соврала и сбежала.
— И что бы ты сделал? — горечь оседает на языке.
— То же, что и сейчас, — и он бросает на кровать что-то маленькое. — И мне плевать на твою веру. Ты будешь со мной. Хватит уже бегать от меня. Надоело. И вообще хватит бегать. Ты хоть понимаешь, к чему могла привести твоя самодеятельность? Что ублюдок этот мог следить за тобой, за больницей? Ты на минутку понимаешь, что тебя сейчас могло здесь не быть? Или Машки? Я ведь мог попросту не успеть! — он тоже не выдерживает, повышает голос.
— Не успеть? — и мороз по коже. — Куда? Ты…ты…не нашел Машу?
— С ней все в порядке. И Загорский ее не найдет, я обещаю. Хотя, что тебе мои обещания, — он криво усмехается. А по Катиным щекам стекают слезы. Машка — жива. Корф нашел ее. Она в безопасности. Но где?
— Где она, Крис? Я хочу к ней, слышишь?
— Нет. Пока я не нашел Загорского, ты останешься здесь. И не выйдешь отсюда, пока я не вернусь.
Боль смешивается с отчаянием и непониманием. Прорывается обидой и злыми словами.
— Ты не имеешь права. Слышишь?
В несколько шагов Катя пересекает комнату, со всей силы толкает его в грудь ладонями. Корф отшатывается на шаг. Смотрит мрачно.
— Ты не имеешь права забирать у меня дочь! Только не ты!
Катя бьет его куда попадает и он не уворачивается. Позволяет себя бить. И Катя выдыхается, опускает руки. Всхлипывает.
— Я не отнимаю у тебя Машку. Никогда. Но сейчас нельзя.
— А позвонить? Я ведь могу просто поговорить с ней по телефону, — и голос Кати звучит жалко.
— Нет, — отрезает Корф. — Сейчас ты не будешь разговаривать с Машкой. И вообще будешь делать все, что скажу я. А я говорю — ты не выйдешь отсюда, пока я не вернусь. Поняла?
— Не смей мне указывать, Крис Корф, — почти по слогам выговаривает Катя, стирая слезы. — Я не твоя жена. Ты мне никто.
— Ошибаешься, любимая, — возражает хмуро. — Я очень даже кто.
Катя задыхается от возмущения, а он уходит и запирает ее. Она кидается к двери, дергает за ручку — без толку.
— Я ненавижу тебя, Корф! Слышишь?
— Слышу, — доносится из-за двери. — И я как-нибудь это переживу.
— Ты сволочь, Корф! — рычит Катя, молотя кулаками по деревянной двери.
Но ответом ей лишь удаляющиеся шаги. Обессилев, Катя добирается до кровати. На смятом одеяле лежит капроновая папка. Она включает ночник на прикроватной тумбочке, в комнате все еще царит полумрак, хотя по стене уже скользят первые робкие лучи. В папке Катин паспорт и свидетельство о рождении Марии Корф. Слезы срываются с ресниц. А Катя не верит собственным глазам, вчитывается в каждое слово. И только после третьего раза приходит осознание, что Корф удочерил Машку, забрал ее. И теперь они — ее родители: Корф Кристиан Фридрихович и Корф Екатерина Владимировна. Непонимание зудит в затылке. Катя прячет свидетельство и открывает свой паспорт. И встречается взглядом с серыми глазами дочери, улыбающейся ей с глянцевой фотографии. Забывая обо всем, Катя кладет документы на тумбочку и, не выпуская фотографию, ложится на подушку, натягивает одеяло и обнаруживает в нем что-то твердое. Нащупывает, выуживая из недр пухового одеяла маленькую коробочку. Он резко садится, и дыхание перехватывает. Дрожащими пальцами открывает черную коробочку: на темном бархате сверкают золотом обручальные кольца.
ГЛАВА 18
Сейчас.
Машка спит, подсунув руки под щеку. Тихо дышит. Я поправляю одеяло, всматриваясь в безмятежные черты лица своей дочери. Так и проспит до утра, не меняя положение. Откладываю в сторону недочитанную книгу и выхожу из комнаты, не выключая свет и не закрывая дверь.
На кухне пахнет кофе. Карина сидит за столом, обхватив руками белую чашку.
— Уснула? — спрашивает тихо, едва я переступаю порог.
Киваю и наливаю себе кофе. Отпиваю. Напиток горчит, но сыпать сахар не хочется. Смотрю на сестру.
— Спасибо тебе.
— Да брось, — отмахивается она, слабо улыбнувшись. — Разве я могла поступить иначе?
Пожимаю плечами. Отвык я, когда мне помогают, не ища при этом выгоды.
— Ты так и не рассказала, как у тебя вышло? — сажусь напротив.
— Если честно, я уже отчаялась. Вообще не думала, что будет так трудно изображать из себя отчаявшуюся женщину, для которой усыновление – последний шанс стать матерью. Смотреть в глаза этих детей и понимать, что не в силах подарить им даже крупицу надежды, — она вздыхает, делает глоток. — Машки не было нигде. Крис, ты даже не представляешь, сколько детдомов в одном нашем городе. С ума можно сойти. Мы даже нашли приют, где была сделана та фотография. Но о Машке там даже не слышали: ни персонал, ни дети. А там, где Катя ее прятала, сказали, что ее увезла воспитательница, якобы к матери. Уехала и пропала сама. До сих пор в розыске. В приют Святой Марии я заехала по твоей просьбе, отрабатывая приюты-участники той давней выставки. Машка была там.
