— А в самолете как вела себя?
— Обычно. Ничего, что требует внимания. И в такси никаких звонков и волнения.
— И никакой связи с Загорским?
— Разве что мысленно, — Василий выбрасывает окурок, большим пальцем трет переносицу. — Мы и мастера пробили, что с ней в салоне работала. И остальных сотрудников. Даже клиентов. Ничего. Все это очень странно, скажу я тебе.
— Сам вижу. Не дурак, — хмурюсь. Не нравится мне эта тишина, звенящая, как перед решающим ударом. Набираю номер ее домашнего – лишний раз не мешает проверить, жива ли она вообще. А то станется с нее. Она отвечает хриплым «алло», а я отключаюсь. Жива пока.
— Такое ощущение, будто мы уже в ловушке. И все наши движения только плотнее схлопывают ее, — он передергивает плечами, снова закуривает.
— Василий, не нагнетай, — злюсь, хотя интуиция Василия еще никогда не подводила. В то время как моя собственная сейчас настороженно молчит. — Что предлагаешь?
— Не трогать ее сегодня. Подождать. Я понимаю, — пресекает он мою попытку возразить, — что тебе дорог каждый день. Понимаю, что ты спешишь отомстить. Но у нас все козыри в кармане. Пусть этот упырь сам проявится.
Идея правильная и безопасная. Вот только я нутром чую – опаздываю. Если уже не опоздал. И не от Василия слышать мне такие идеи.
И входящий от Марка только усиливает это ощущение.
— Что? — и лед застывает в солнечном сплетении.
— На конюшнях пожар. Егор в больнице, — и от каждого слова лед крошится и вспарывает вены изнутри. В груди боль ломает ребра. — Я сейчас туда.
— Катя? — выдыхаю и перестаю дышать. Если она пострадала – я себя не прощу.
— С ней все в порядке, — успокаивает Марк. И сердце вновь начинает биться. — Она поехала с Егором.
Вдох. Выдох.
— Уже еду.
Марк диктует адрес.
— Самурай? — Василий трогает плечо. — Началось, да?
— Я не знаю, — отвечаю и повторяю слова Марка. Василий ударяет кулаком в капот машины, матерится. Правда так волнуется или же столь искусно играет? Черт, как же надоело уже все.
— Это точно он, больше некому.
Пожимаю плечами и седлаю мотоцикл. Зачем Загорскому поджигать конюшни? Да и о том, где Катя сейчас – знают только я и Плаха. Но кто-то же поджег? Кто?
— С девчонки глаз не спускай, — бросаю напоследок и рву с места.
До нужной больницы всего пара километров, но противное чувство, что я опаздываю, злым ветром толкает в спину, заставляет выжимать скорость до предела. А проказница судьба подкидывает «пробку», скопившуюся из-за аварии впереди. Бросаю мотоцикл и бегу. Врываюсь в приемное отделение.
— Егор Плахотский, должны были привезти после пожара, — почти кричу срывающимся голосом, наткнувшись на изумленную медсестру.
— Корф! — тихо зовет женский и до боли родной голос.
Оборачиваюсь. Катя сидит на стуле, перепачканная золой и копотью. Острые коленки, едва прикрытые ночнушкой, содраны в кровь. Волосы всклокочены. А в больших перепуганных синих глазах – слезы. Жива. Не опоздал.
В один шаг оказываюсь рядом и сгребаю ее в охапку. Она дрожит, всхлипывая. Цепляется за меня, до боли впиваясь в кожу даже сквозь одежду. Плачет. А я глажу ее по волосам, спине, прижимая крепче, чтобы поняла – я рядом. И никуда не исчезну. Никогда.
Но Катя не верит, отстраняется, размазывает по щекам слезы. Я стягиваю с плеч куртку, закутываю ее, снова прижимаю к себе. Она не возражает, кладет голову мне на плечо, но сама напряжена, как скрутившаяся до предела пружина.
— Он ведь не умрет, правда? — спрашивает тихо, водя пальцем по моей ладони. — Он не должен умереть. Не из-за меня.
— А с чего ты решила, что Плаха здесь из-за тебя? — настораживаюсь, заглядывая в ее покрасневшие глаза.
— А разве нет? — смотрит непонимающе. — Все, кто рядом со мной, погибают.
— Я пока еще жив, — перебиваю, не давая ей утонуть в собственных поганых мыслях. Да и неизвестно, кто виноват в случившемся. — И Плаху ты рановато на тот свет отправляешь.
— Он не умрет, — повторяет Катя. — И ты не умрешь. У нас Машка.
— Да, у нас Машка, — соглашаюсь.
Больше мы не разговариваем. Медсестра приносит плед, и я укрываю задремавшую Катю – подействовало успокоительное, которое ей вкололи еще в скорой. Вскоре приезжает Марк: осунувшийся, сильно хромающий на больную ногу и злой.
— Новости есть? — спрашивает шепотом, смерив нас с Катей внимательным взглядом.
Отрицательно качаю головой. И ожидание изматывает. Спина затекла, и колкие судороги прокатываются по мышцам. Сейчас бы размяться, снять напряжение и выветрить мысли, но на руках спит Катя. А она – бесценный дар. Все остальное – подождет.
Марк садится рядом, вытягивает больную ногу, растирает.
— Увез бы ты Катю отсюда.
Я бы с удовольствием, только куда? Сейчас я не был уверен в безопасности даже собственной квартиры. К Карине заявиться посреди ночи да еще с Катей в таком состоянии – не вариант. Сейчас не самое подходящее время для встречи матери с дочерью. К Плахе – некуда уже. К Марку опасно. Есть безопасное место, о котором не знает никто. Там я могу спрятать Катю. Меня останавливает лишь одно – вероятная слежка. Сегодня я не в состоянии «обрубать хвосты». Катя вздрагивает во сне, всхлипывает тихонько и на ее испачканных щеках блестят слезы. Я прижимаю ее к себе, вдыхая запах горького шоколада пополам с дымом. И впервые в жизни хочется просто сбежать. Перекинуть ее через плечо и унести туда, где нас никто не найдет. Туда, где она перестанет искать повод, чтобы выгнать меня из своей жизни. Туда, где я перестану бегать от нее. Туда, где ничто не помешает нам любить друг друга.
— Как Алиса? — спрашиваю, чтобы избавиться от тягостной тишины.
— Привыкает, — отвечает Марк.
Смотрю на уставшего брата и понимаю, сколько же дерьма ему пришлось хлебнуть из-за меня.
— Близких терять тяжело, — говорю тихо, вспоминая веселую белокурую девчушку, покорившую меня своей игрой на скрипке. Девочку, ставшую моим другом. Девочку, что погибла из-за меня. Если бы я не влез в их семью – ничего бы не было
И воспоминания скручиваются тугим узлом в затылке, пульсируют острой болью.
Спасает появившийся врач в белом халате. Немолодой мужик с бородой. Он устало опускается на кушетку рядом с нами, внимательно смотрит на Катю.
— По-хорошему, ее бы осмотреть, анализы взять. Неизвестно, сколько дыма она наглоталась, да и вообще…
— Все сделаем, если надо, — отвечаю тихо. — Как Егор?
— Жить будет, — улыбается врач и встает. — Завтра приезжайте. А супругу домой везите. Ей сегодня и так досталось.
И уходит. А Марк решает остаться. Регин отвозит нас с Катей ко мне. У дома приходится ее разбудить. Она плохо соображает, смотрит осоловело, но послушно выбирается из машины. И, кажется, тут же снова засыпает. Приходится нести ее на руках. Она легкая и такая родная, что дыхание перекрывает. И последние шаги до лифта даются с трудом. У дверей опускаю ее на пол, но она не отлипает от меня, все время падает и что-то бормочет сонно. Я улыбаюсь. И неприятности прошедшего дня отступают. Втаскиваю Катю в квартиру, раздеваюсь сам и снимаю с нее остатки ночнушки, укладываю в кровать и ложусь рядом, крепко прижав ее к себе. Зарываюсь носом в пропахшие дымом волосы и слушаю тихое и ровное дыхание той, что перевернула мою жизнь.
