— А в вашем морге тот, кто переводил деньги. Вопрос исчерпан? И еще, советую даже не пытаться втянуть в это мою жену. Я очень дорожу своей семьей.
— Угрожаете? — подполковник изгибает вопросительно бровь.
Но я лишь пожимаю плечами, забираю подписанный пропуск и ухожу.
Домой возвращаюсь поздно: работа затягивает похлеще любой трясины, не замечаю, как сумерки сгущаются над городом. Катя не спит: в окне ее спальни горит свет. Сажусь на ступени на крыльце, вдыхаю прохладу марта. На черном небе растыканы белые точки звезд. Легкий ветерок щекочет затылок. А я вспоминаю, как привез сюда Катю с дочкой. Машке тут моментально понравилось: она облазила весь парк, даже в пруд почти нырнула, не веря, что зимой могут цвести кувшинки. А Катя стояла и молча наблюдала за дочкой. Улыбалась. А потом взяла меня за руку и тихо сказала «спасибо».
Только через неделю, наверное, убирая со стола после позднего ужина, она спросила:
— Он уже тогда был твоим, правда? Этот дом?
— Он был твоим уже тогда, — улыбнулся в ответ и не дал ей вернуться к посуде. Перехватил руки, поцеловал. Она дернулась было высвободить их, но я прижал ее к себе. Вдыхал аромат ее волос, чувствовал сбившийся с ритма пульс, но не отпускал. Так и стояли, пока Машка не потребовала сказку на ночь. Взрослая уже деваха, а без сказки не засыпает.
— Алиса сбежала, — Катя садится рядом, кутается в шаль. Стягиваю куртку, накидываю ей на плечи. — Мне из больницы позвонили.
Усмехаюсь своей нерасторопности. Думал, раньше утра ее не хватятся. Ошибся.
— Нужно ехать ее искать, Корф. Ты должен ее найти.
— Ага, — устало отмахиваюсь, но не двигаюсь с места. Достаю из кармана телефон, набираю лечащего врача Алисы. Тот отвечает быстро. — Доброй ночи, Станислав Матвеевич. Надеюсь, не разбудил? — нет, тот, оказывается, на дежурстве сегодня, вот и ищет пропавшую пациентку. Он обеспокоен. Извиняется. Не понимает, как такое могло произойти. — Не волнуйтесь, Станислав Матвеевич, Алису увез я и сейчас она, я полагаю, мирно спит дома, — успокаиваю я врача. Тот ругается матом. Усмехаюсь. А потом выслушиваю указания, когда пациентка должна явиться на осмотр. Соглашаюсь и прерываю разговор.
— Ты забрал Алису из больницы? — набрасывается Катя. — Зачем, Корф? Она же не просто так там лежит. А если…
— А если ей там плохо, Катя? — смотрю в синие глаза жены, ловя себя на мысли, как все глупо между нами. Сгрести бы ее в охапку, запереть в спальне и не выпускать из кровати пару деньков, чтобы вылюбить всю дурь из ее и своей головы. — А сейчас она, — гляжу на часы: Марк уже прилетел, — с мужем. Уверен, с ним ей гораздо лучше, чем в компании больничных стен.
И в любимых глазах я вижу понимание и что-то еще. Обиду?
— Меня из больницы ты не выкрадывал.
— Как это? — изгибаю бровь, невольно улыбаясь, что все не так страшно. — А Вовка с машиной? Или ты действительно думаешь, что я бросил тебя одну тогда?
И понимаю, что она так и думает. Бросил. Оставил один на один с болью и страхами.
— Катя, ты серьезно? — и горечь катается на языке. — Ты правда не понимаешь, что я не мог поступить иначе?
— Мог, — равнодушно возражает она, — но не захотел.
И слова болью по вискам. А ведь она права: мог. Еще тогда, когда вернулся с Арены. Я мог просто забрать ее с собой. Мог, но не захотел. Все правильно.
— А знаешь, я не буду тебя разубеждать. Ты права, Катя. Во всем права, кроме одного. Я люблю тебя.
Поднимаюсь и иду в дом, но тихий голос останавливает в проходе.
— Тебе снова снятся кошмары.
Да, снятся. Как слепая тигрица раз за разом рвет меня, а я ничего не могу сделать. Снятся с тех самых пор, как ты стала медленно исчезать из моей жизни. С той самой ночи, когда затеяла всю эту игру в жениха и невесту.
— Так спой мне колыбельную, Печенька, — бросаю вместо тысячи объяснений.
Она резко оборачивается, а я ухожу. По дороге в спальню заглядываю к дочери. Машка спит на животе, обняв подушку. Темные кудри заплетены в свободную косу. В ушах наушники, а на лице – улыбка. И я заражаюсь ею, на цыпочках подхожу к кровати, поправляю сползшее одеяло, целую ее макушку, и некоторое время просто сижу на полу, слушая дыхание той, что каждый день делает меня счастливейшим отцом.
Катя приходит ночью. Я слышу ее осторожные шаги, сбивчивое дыхание и запах. Горький шоколад и немного вишни. Притаившись, я выжидаю. Вот она замирает у кровати, тихонько вздыхает и скользит под одеяло рядом.
— Я знаю, что ты не спишь, — шепчет, устраиваясь рядом и обнимая меня. — И знаю, что зовешь меня каждую ночь. Вот я и пришла.
От ее запаха кружится голова, а от горячего дыхания, щекочущего затылок, желание растекается под кожей, пульсирует и отзывается нормальной реакцией организма на любимую женщину. А утром — суд. И я очень устал. И не хочу, чтобы она жалела меня, а утром – сожалела об этом. Но она теснее прижимается к моей спине, перекидывает ногу через мое бедро. Я замираю, с трудом сдерживая стон.
— Катя, ты что делаешь? — спрашиваю хрипло, ощущая ее настырные пальчики на своем животе. Они проворно спускаются ниже.
— А на что похоже?
— Иди спать, Катерина, — рычу, перехватив ее руку.
— И не подумаю, — тянет меня на себя и усаживается сверху. Ее идеальная грудь, затянутая в кружева, тяжело вздымается. С каких пор она носит кружева? Надела, чтобы меня соблазнить? Улыбаюсь, обводя пальцем вокруг ее груди. Глупая. Тебе достаточно просто быть рядом. Хоть в парандже ты будешь возбуждать до темных кругов перед глазами. — И ты не выгонишь меня, — сипло говорит, выгибаясь навстречу моим прикосновениям. — В конце концов, я твоя жена!
— Жена, говоришь? — усмехаюсь, одним движением опрокидывая ее на спину, вжимаю в кровать собственным телом. Она обнимает за шею, прижимается сильнее. И я ощущаю ее возбуждение и рваное дыхание. — Тогда утром не жалуйся, дорогая.
И целую, сминая ее губы и глотая стоны.
Она и не жалуется, потому что спит, когда я ухожу. На кухне сталкиваюсь с дочерью, пьющей воду.
— Доброе утро, мышь, — чмокаю в макушку.
— Кому как, — хмыкает. Замираю, вопросительно глядя на растрепанную дочь, зевающую вовсю. — Вы с мамой когда опять мириться будете – дверь закрывайте. А то шумите очень, спать мешаете.
Фыркаю, давясь смехом.
— Ты только маме не говори, а то мы еще полжизни мириться не будем. Идет?
— Заметано, — широко улыбается моя замечательная дочь и шлепает обратно досыпать. А у меня впереди – трудный день.
Заседание длится долго. Закрытое. Муторное. Показания свидетелей и Алины в том числе. Попытки защиты обставить дело в выгодном для них свете и заменить «зону» психушкой. Обвинение возражает, а судья берет время для обдумывания и вынесения приговора. И через час выносит вердикт, все-таки становясь на сторону защиты. Загорскому обеспечили комфортабельные условия для исправления. Он доволен. Приговор вступил в силу после вынесения и не подлежит обжалованию. Все правильно. Никаких проволочек. И через три часа я стою напротив этого ублюдка, привязанного ремнями к кровати. У меня мало времени. Загорский смотрит с насмешкой. Он знает, зачем я здесь. Но быстрой смерти ему не видать. Всего одна инъекция – и ад обеспечен.
