Глава 1.
1.
Декабрь.
— Алло…
— Мария Корф?
— Допустим, — морщусь от звонкого голоса в трубке.
— Дарья Майская, журнал «Звездная жизнь»…
— Я не даю интервью, — перебиваю, нажимая «отбой» и прячу телефон под подушку, пытаясь заснуть еще хоть ненадолго. Но тщетно. Хриплый голос Честера Беннигтона напоминает, что оставлять в покое меня в это утро явно не намерены.
— Мария Корф? — снова тот же вопрос.
Но я даже не пытаюсь соглашаться – просто отключаюсь. Сажусь на кровати, понимая, что заснуть в это сказочно солнечное утро я уже не смогу. На многочисленные телефонные звонки уже не отвечаю. Принимаю контрастный душ, смывая остатки сна, варю кофе под рвущий колонки аккомпанемент «Linkin Park». Подпеваю Честеру и старательно не обращаю внимания на разрывающийся на столе мобильный телефон. Что же этим акулам пера понадобилось спозаранку, что они не поленились раздобыть мой номер телефона? Неужто так рвутся поздравить меня с днем рождения? Фыркаю нелепости собственного предположения, подхватываю джезву и наливаю пахнущий корицей кофе в чашку. Усаживаюсь за стол, открываю ноутбук. В почте двадцать шесть непрочитанных писем и все с разного рода предложениями об интервью. Барабаню пальцами по столешнице, отпивая горьковатый кофе маленькими глотками. Любопытненько. А на дисплее тем временем высвечивается «Мама». Ночью они с папой меня поздравляли – угораздило же меня родиться в полночь, так родители не упускают возможности позвонить первыми секунда в секунду. По ним хоть часы сверяй — всегда точны, что куранты.
— Доброе утро, мамуль, — и невольно улыбаюсь, прикручивая звук, оставляя гитарное соло фоном.
— Очень на это надеюсь, — отвечает явно чем-то недовольная мама, что по утрам бывает крайне редко.
— Мам? — с осторожностью канатоходца в голосе.
— На свадьбу-то хоть пригласишь, раз уж не удосужилась поставить в известность об этом нас с отцом? И это скажи спасибо, что он не читает глянцевых журналов.
— На какую свадьбу? — ничего не понимая толком, уже стучу по клавишам. И не дремлющий поисковик тут же выдает кучу заголовков, сводящихся к одному: я выхожу замуж. Вот так новость, особенно для меня. Хороша же я невеста, что не в курсе собственной свадьбы. Зато теперь ясно, откуда такая активность с утра пораньше.
— Мамочка, неужели ты думаешь, я бы не рассказала тебе с папой? — в ответ молчание. — Я понятия не имею, с чего вдруг Федька дал такое интервью, — скотина, голову откручу его безмозглую. И злость колет пальцы. — Просто этот засранец не понимает слова «нет». Но я разберусь, мам. И папе говорит не стоит, ладно?
— Ладно, — соглашается мама и смягчается, — и не забудь, что мы ждем тебя к шести. Сегодня твой вечер.
— Я помню.
И распрощавшись с родительницей, набираю номер друга, подложившего мне свинью в виде грядущего торжества, о котором я ни сном, ни духом. Но его телефон отключен, а домашний молчит. Значит, отомстить решил за мой отказ? Натравил журналистов, растрезвонил всем, что мы якобы помолвлены – и теперь попробуй выкрутиться без проблем для отца, ибо он с отчимом Федьки – партнеры по бизнесу. А тот только и мечтает, как породниться с нами и будет весьма опечален, если я стану выкручиваться и все отрицать после публичного заявления его пасынка. А этот гаденыш наверняка веселится сейчас. Уф! И злость колючим комком ярости скручивается в животе, требует выхода. Залпом выпив уже остывший кофе, выхаживаю по кухне, соображая, что теперь делать. И мысль лишь одна: расцарапать Федьке его модельную морду. Но опускаться до банальной склоки – мерзко. И когда только успел, если мы расстались около полуночи и он еще заверял, что все понимает и подождет, пока я передумаю. Я передумывать не собиралась и ясно дала это понять, как и то, что наши отношения в таком ключе не имеют смысла. А он прямо от меня к журналистам поехал. Сволочь. Добавив громкости Беннингтону, взглядом натыкаюсь на разлапистую елку, ютящуюся в углу комнаты. Федька приволок вчера в подарок. Пересекаю комнату, распахиваю окно, ведомая сумасшедшей идеей. Морозный воздух пахнул в лицо. Вдох-выдох. Примеряюсь к елке: нет, в окно не пройдет, слишком большая. Не получается в окно – в дверь выбросим. Первым делом все вещи, что хоть как-то связывают меня с Федькой. А говорил же, что не будет давить и дружба – это тоже очень много. И упрямо не верил, что это единственное, что я могу ему предложить. Ну что ж, не захотел по-хорошему, будет ему по-моему. Если уж резать, то наверняка, чтобы даже пылинка не напоминала о существовании этого засранца в моей жизни. Все подарки умещаются в небольшой картонный коробок, который отправляется на помойку. У подъезда ненадолго останавливаюсь, вдыхая чудный свежий воздух, наслаждаясь, как мороз пощипывает щеки, и с улыбкой наблюдая, как охранник отваживает какого-то бомжа, который явно намерен пробраться в охраняемый двор. Но натыкается на отпор громилы Леши и шлепается в сугроб. Тряхнув волосами, в которые уже насыпались снежинки, возвращаюсь в квартиру.
Осматриваю зеленое чудище. Такую выбрасывать жалко – близнецам она бы понравилась. Но злость на Федьку и его подлость отметает всякие сомнения.
— Чтоб ты пропал, скотина, – шиплю я, выволакивая елку из квартиры. А она оказывается тяжелой и колючей. Пальцы болят, ладони саднит, рукав на куртке и тот порвался, но я упрямо тяну ее по коридору. Через порог приходится пятиться, иначе никак не справиться. И идея с окном кажется не такой уж и опасной: ветки к стволу прижать и протолкнуть, а там просто караулить, чтобы никто не ходил. Да и не ходит здесь никто в такую рань, я надеюсь. К тому же второй этаж – не такая уж критическая высота. Размышляя, отступаю на лестничную клетку, как неожиданно врезаюсь во что-то мягкое. И это мягкое вдруг отзывается веселым:
— С Новым годом!
— Рановато для поздравлений, — бурчу в ответ, обернувшись, и оказываюсь нос к носу с высоким мужчиной в необъятном пуховике. — Извините, я тут… — и осекаюсь, признав в мужике давешнего бомжа, прорывавшегося через Лешу. Прорвался, значит.
— Уборку затеяли, – так же весело заканчивает он вместо меня. — Я вижу. Но мне кажется, елку выбрасывают после праздника, а не до.
Он улыбается во весь рот и нагло меня рассматривает. Я отвечаю ему тем же: высокий, в потрепанном тулупе грязно-серого цвета, лицо узкое, на голове шапка, натянутая на самые глаза, цвета которых не различить, как и подробных черт. Одежда потрепанная, джинсы в каких-то пятнах, но дорогие, как и ботинки, и кожаные перчатки. Нет, этот мужик явно не бомж, но одет весьма странно. А может журналист замаскированный? Что им стоит и адресок выпросить у щедрого на истории Федьки. Номер же раздобыли. А этот стоит спокойно, плечом подперев угол лифта, не торопится никуда, хотя запросто может пройти, да хотя бы в лифт. Но он не двигается с места даже после моей вежливой просьбы отойти, чтоб я могла пройти и не задеть его этим колючим чудищем. Сдуваю с лица упавшую прядь и перехватываю его веселый взгляд. И тут я соображаю, что все то время, что я тянула елку, скажем так, в пикантной позе, он стоял и наблюдал за мной. А от мысли, что завтра на всех первых полосах появится моя задница, становится смешно. Папа будет в гневе.
