— Девочка моя, — пальцы мягко касаются щеки, трогают губы. И я невольно трусь о его ладонь, нежась лаской. А еще недавно я хотела выгнать его взашей или уйти самой. Только бы не видеть. Не думать ни о чем. А потом страх, острый, обжигающий, пронзил насквозь, натянул до предела каждый нерв, и я поняла, что ничего не хочу. Только быть с ним рядом. Пусть ненадолго. Пусть. Главное, снова вдыхать его запах, слушать его хриплый голос, дышать им. — Надо бы до кровати добраться, — вздыхает Игорь, поглаживая мою шею. — Сможешь? А то я… — снова вздыхает. Открываю глаза, прислушиваясь к себе: слабость еще есть, слегка подташнивает и голова немного побаливает. Но в целом до кровати я доберусь и на своих двоих.
— А ты? — и заглядываю в его глаза цвета расплавленного золота. Красивые. Самые красивые на свете.
— И я, — улыбка трогает обветренные губы. А я не могу не смотреть на него. Он изменился. В темных отросших волосах блестит седина, скулы заострились еще больше, того и гляди – порежешься. Похудел и зачем-то отрастил бороду, которая ему чертовски идет. Интересно, а она у него такая же жесткая, как непослушные волосы? Не разрывая зрительный контакт, большим пальцем провожу по скуле, и некоторое время смотрю на подушечку пальца, не веря, что не порезалась. Усмехаюсь и очерчиваю контур его лица, щекоча пальцы короткими и мягкими волосками. И вдруг чувствую, как дыхание Игоря срывается. Он перехватывает запястье и касается губами ладони. Я вздрагиваю. А он целует маленькую родинку на линии жизни и небольшой шрам вдоль линии сердца. Целует каждый пальчик, а после прижимается щекой к ладони и тяжело вздыхает.
— Я не могу, — выдыхает хрипло. И от его голоса по коже табун мурашек проносится. — Я так хочу тебя, что сейчас сдохну.
С губ срывается нервный смешок.
— Да уж, веселенькая перспективка: затрахать мужика до смерти, — и тут же жалею о сказанном под пронзительным взглядом. — Извини, — бормочу, чувствуя, как краска заливает лицо.
— А что? Идеальная смерть, — оскаливается Игорь и пытается встать.
С третьей попытки у него удается, только дыхание становится тяжелым, по вискам катится пот, а губы становятся белее мела. Он упирается в стену кулаком, а другим постукивает по бедру, словно успокаивается. Зубы стиснул и на виске пульсирует вена. Злится. и от моей помощи отказывается.
— Может, мне вообще уйти? — не выдерживаю и я. В конце концов, ничего обидного я не сказала, а он тут характер показывает.
— Валяй, — бросает он зло, и обида скручивается внутри ядовитой змеей, еще не опасной, но уже приподнявшей голову. — Твой ночной бойфренд спит и видит, в какой бы темный переулок тебя снова затащить. А я, извини, сейчас не в форме, — и криво усмехается.
— К-какой бойфренд? — переспрашиваю, ощущая себя полной идиоткой.
А ведь даже не задалась вопросом, как я оказалась в квартире Игоря. Я вообще никакими вопросами не задавалась, потому что едва очухалась, как живот скрутило и меня вырвало. А потом я отсиживалась в ванной, прислонившись затылком к холодному кафелю стены, ненавидя себя за то, что поддалась на уговоры девчонок и таки напилась, а еще за то, что все-таки совершила самую ужасную ошибку и вновь поверила Игорю. Других причин находиться в, несомненно, его ванной - я не видела. Нужно было уходить и выгнать этого чертового соседушку из своей жизни раз и навсегда. Нужно, вот только сил не было даже встать. Лишь когда в голове немного устаканилось, а желудок перестал танцевать брейк, услышала женский голос и пошла на него. И в коридоре сразу же столкнулась с Игорем. И все. Время застыло. Все перестало существовать, кроме его напряженного взгляда и полуулыбки, застывшей на обветренных губах. А потом…потом все случилось так быстро, что я опомниться не успела, как с лица Игоря схлынули все краски, а в глазах янтарем застыл страх. И собственная боль вмиг забылась, стерлась за гранью возможной потери. И силы взялись откуда-то. Упросить, уговорить, выторговать его жизнь у него самого.
А теперь он отмахивается от моей помощи, выгоняет. Злится и боится. Сжатый кулак на бедре, зубы стиснуты, а по виску стекает капля пота, прочерчивает дорожку по небритой щеке. И я смотрю на эту каплю, на заострившиеся черты бледного лица и понимаю, что черта с два я уйду. Не сейчас – это уж точно. И не позволю ему злится на мои глупые слова. Не позволю выставить меня за дверь. Сама уйду. Потом. А пока…подныриваю под его руку, перекидываю через плечо, оплетаю руками талию.
— Идем, нам нужно отдохнуть.
И он поддается. Тяжело дыша, не говоря ни слова и почти не опираясь на меня. Он ложится на самый край, скручивается в клубок, как маленький беззащитный котенок. Куда же делся тот сумасшедший и вечно раздражающий меня соседушка? Тот балагур и несносный мужчина, сводящий с ума. Что изменилось за те пять месяцев без меня? И не спросить, потому что не ответит. А если…
Подбираюсь к нему, обнимаю со спины, подстраиваюсь под него и с удивлением отмечаю, как идеально мы подходим друг другу, даже в такой вот напряженной позе. И ощущение, будто я, наконец, дома. Так, словно мой дом – этот горячий и подрагивающий мужчина. Вздыхаю, затихая за его спиной, дыханием щекоча его затылок. Кому я вру? Мой дом там, где он. Рядом с ним.
— Что… — произношу и осекаюсь, не зная, что спрашивать. Как спрашивать? О чем? Что сломало тебя, мой дорогой соседушка? Что так перемололо и выплюнуло доживать, ведь не жизнь это вовсе с такими-то приступами? Игорь молчит. Даже странно, ведь раньше он умел читать мои мысли. Почему же сейчас молчит? Уснул? Легкое касание пальцев обжигает мое запястье. Нет, не спит. Ждет. — Почему ты ушел? — я не уточняю, когда. Он должен понять, а если нет – я больше не буду задавать вопросы.
Он понимает.
— Мама умерла, — сипло, на рваном выдохе. И жгучая обида разматывает свои ядовитые кольца. Ему сообщили тогда, по телефону? Я помню, как изменился его взгляд: стал жестким, ледяным. Но подо льдом таились живые эмоции. Они ярились, норовя выплеснуться наружу. Чем? Помню, как запнулась на этом его взгляде и не смогла пошевелиться. Даже после его ухода я еще долго стояла в распахнутых настежь дверях, не веря в произошедшее. А он…он ничего не сказал. Не позволил…не дал мне шанса быть с ним рядом, когда ему это было нужно. Или нет? С чего я вообще решила, что нужна была ему? Я, а не его жена? От мысли о той женщине горечь оседает на языке, и тошнота застревает в горле.
— Марусь, — Игорь притягивает меня, вжимая в свою широкую спину, одним голосом загоняя поглубже непрошеные мысли. — Расскажи что-нибудь.
— Сказку? — хмыкаю, не сдерживая сарказма в голосе.
— Сказку, — я не вижу его лица, но уверена – он улыбается. — Мне мама всегда на ночь читала. Пока я в училище не поступил. Но даже в общаге, знаешь, я заснуть не мог, пока ее голос не услышу. Пацаны надо мной смеялись.
Он рассказывает о матери, о своей учебе в летном училище, согревает своими воспоминаниями, и губы сами расплываются в улыбке. Ну и кто кого просил сказку рассказать?
Я слушаю тихий голос, короткий смех, обрывающийся тягостным молчанием. А потом снова голос, сорванный, как после долгого крика. И узнаю столько нового, что боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть его откровение. Такое нужное еще пять месяцев назад. И такое болезненное сейчас. Но я слушаю, запоминаю каждое слово. И невольно улыбаюсь его нежности, когда он говорит о семье. Делится, как его старший брат Дима из-за неразделенной любви бросил карьеру в столице и умотал на Алтай рядовым спасателем. И как сам Игорь до одури полюбил горы, заменившие ему утраченную высоту. Вспоминает, как с Саней Зубиным корпел над планом его первого веревочного парка, как придумывал трассы и первым проходил каждую, не единожды балансируя на грани. И я перестаю дышать, когда он говорит об опасности, как о чем-то обыденном. Как будто рисковать жизнью для него – норма. И это пугает до спазмов.
