И мои родители. Крепкий, пышущий силой и свободой отец в черном фраке со слегка растрепанными волосами, не выпускающий из крепких объятий сияющую счастьем маму.
Они стоят со всеми и в тоже время будто в стороне, обнявшись и не сводя с нас глаз. Мама, прижавшись спиной к папе и слегка запрокинув голову ему на плечо. Папа, положивший ладони на мамин живот, где уже сейчас бьется еще одно маленькое сердечко. Мой будущий братик. Маленький наследник.
Наследник. Ребенок. Сын. Их сын.
Улыбка схлынивает с лица вместе с красками. Счастье меркнет, растворяется в надвинувшейся тени, укравшей солнечные лучи. Сменяется осознанием того, что я не сказала. Скрыла. А ведь не имела права. Должна была рассказать прежде, чем говорить «да» и давать клятву перед алтарем.
Краем глаза я замечаю, как бледнеет отец и темнеет, тяжелеет его взгляд. Как он делает шаг в мою сторону, но замирает, остановленный мамой. Как стихают аплодисменты, еще долго гудящие эхом по залу. Как все-таки наступает тишина. Вязкая, пугающая, выбивающая почву из-под ног.
— Маруся?
Игорь обеспокоен, сжимает мои ладони, с тревогой всматривается в мое лицо.
— Мы совершили большую ошибку, — вдруг выдыхаю я. И мой тихий голос звучит неожиданно громко, разбивается эхом в витражах. — Ты совершил большую ошибку. Я…я виновата…я должна была…я…
— Маруся! — рявкает Игорь, тряхнув за плечи. — В чем дело?
— Я…я… — мямлю, не зная, как признаться в том, что разрушит навсегда наше еще неокрепшее счастье. — Я…Господи… — всхлипываю, избегая его взгляда.
— Идем, — вдруг сжимает мою ладонь. Я не вырываюсь, просто иду следом, зная, что за этим мужчиной я пойду куда угодно: хоть на край света, хоть в ад, хоть на плаху. За ним, с ним, за него. Боль скручивает внутренности, давит. На ходу я рву ворот рубашки. Пуговицы разлетаются в стороны. Становится немного легче.
Когда мы оказываемся в резной беседке, украшенной лентами и цветами, я уже спокойна.
— Я бесплодна, — выпаливаю, не дав Игорю опомниться. Он разворачивается резко, смотрит ошалело. — Еще в пятнадцать мне удалили яичник, — говорю, прислонившись к перилам, — а через полгода выяснилось, что в результате операции у меня произошел гормональный сбой. Мама пыталась это лечить, но от таблеток у меня рвало крышу. А однажды я чуть не убила своего отца…Мы с мамой поссорились и я рванула на отцовском байке в ночь, — сглатываю, вдруг ощутив, как невыносимо трудно говорить, вспоминать. — Он остановил меня собой. Просто встал посреди шоссе…
Перевожу дух, подставляя лицо теплому августовскому ветру.
— Папа выбросил все таблетки. А я отказалась напрочь от любого другого лечения. С тех пор у меня нет…месячных…и я не могу…не могу… — слезы предательски скатываются по щекам. — Не могу… — ну почему так сложно сказать это вслух? — Я…
Сильные ладони ложатся поперек живота, прижимают к тяжело вздымающейся груди, крепко, надежно. Горячее дыхание щекочет макушку, а сердце гулко бьется в груди. Сильно, что я спиной ощущаю его ритм. И страх обнимает затылок, костлявыми пальцами пересчитывает позвонки. Ему же нельзя…нельзя волноваться.
Разворачиваюсь в его руках и наши губы встречаются. Удар сердца и я сама тянусь к нему, языком провожу по его нижней губе, дразня. Еще один удар и меня впечатывают в резной заборчик, не давая шанса на побег. А мужские губы обрушиваются на мои в требовательном, властном поцелуе. Присваивая, клеймя.
— Ты нужна мне, Маруся, — выдыхает Игорь в губы. — Без тебя я сдохну. А с остальным мы справимся. Вдвоем. Веришь?
— Верю.
Вместо эпилога.
Декабрь. Пять лет спустя.
Звонок в дверь отрывает меня от сервировки праздничного стола. Бросаю взгляд на часы на запястье: без четверти шесть. Игорь вернется только через час, родители празднуют дома, наслаждаясь тихим семейным счастьем. Хотя нет, совсем не тихим. Четырехлетние близнецы и мои братишки Костик и Вася еще те сорванцы – ураган, а не дети, но папа в них души не чает, а мама бурчит, что он их разбалует, в чем лично я сомневаюсь. Я знаю, что папа воспитывает в них настоящих мужчин, и мама знает, со счастливой улыбкой наблюдая за возней своих мужчин.
Улыбаюсь, вспоминая буйные вечера в родительском доме. Единственное, что могло заинтересовать мальчишек – шоколадное печенье. И без него в дом к Корфам лучше не приходить – станешь врагом номер один, а врагов там нещадно истребляют всем, что попадется под руку. Игоря, помнится, неделю назад охламоны забросали бумажными бомбочками с разноцветной гуашью внутри. А он в ответ искупал их под душем и облепил перьями из подушек. Мальчишки хохотали, изображая странных птиц, не то квокчущих, но то каркающих. А потом Игорь самолично купал обожаемых им крестников и укладывал спать, рассказывая истории о самолетах.
И сердце щемит от воспоминаний. Дети. Игорь не говорит, мы вообще не затрагиваем эту тему после нашего венчания, но я вижу, чувствую, как он хочет детей. Вот только…
Повторный звонок обрывает мысли. На пороге стоит курьер с конвертом в руках. Мир меркнет перед глазами, а страх, липкий, тягучий, ползет по позвонкам, парализует мышцы. На автомате беру ручку, чтобы поставить подпись. Неужели снова? Я только-только успокоилась, отпустила и Игорь…Игорь сказал, что больше никогда не будет этих писем. Он не мог соврать. Не мог, потому что никогда не врет мне. Тогда что это? Смотрю в бланк, вчитываясь в разбегающиеся буквы, которые неожиданно складываются в адрес. Не мой, а дома напротив. И облегчение рвет легкие протяжным выдохом.
— Простите, — прочистив горло, — вы ошиблись адресом, — и указываю курьеру на его оплошность. Тот извиняется, улыбаясь белозубо, и поздравляет с наступающим новым годом.
А я возвращаюсь в кухню. И воспоминания снежной лавиной атакуют память. Пять лет назад все было иначе. Пять лет назад я возненавидела все свои дни рождения. И Новый год мы не праздновали. Потому что каждый год получала поздравительные открытки, перевитые черной ленточкой.
Выдыхаю, покосившись на шампанское в центре стола. А, плевать. Хотела, чтобы сегодняшняя ночь стала особенной. Надеялась, что сегодня все изменится, потому что кое-что изменилось в моей жизни. Но, похоже, праздновать я начну еще до приезда мужа. Что ж, для храбрости не помешает. Не каждый день выпадает шанс потерять все. Снова. Открываю бутылку, наливаю бокал. Шампанское фырчит легкими пузырьками, игрится в хрустальном бокале. Усмехнувшись, выпиваю залпом. Еще один. Усаживаюсь на подоконник, прихватив с собой мандаринку.
Пять лет назад полиция выяснила, что Маша покончила с собой. Повесилась каким-то странным образом – следователь объяснял, но я так ничего и не поняла. Тело обнаружила ее сестра. В тот вечер она заехала к сестренке познакомить с новым ухажером. Им оказался Федька. Обнаружив Машу, ее сестра с ходу обвинила Игоря. Тогда же вдвоем они перевесили уже мертвую девушку и придумали план, как подставить Игоря. Они оба мстили Игорю: одна за загубленную жизнь сестры, другой за ущемленное самолюбие и сломанные ребра.
