Никогда не была фантазеркой, но сейчас отчетливо слышу хруст ломающегося позвоночника и моей глупости.
— Нет, — всего три буквы, а столько мыслей в бестолковой голове. И столько боли за ребрами.
Проклятье, когда же я успела так вляпаться в этого мужика? И главное, почему именно в него? И почему мне так больно? От одного отказа?
Отступаю на шаг, выскальзывая из мужских рук, которые уже и не держат вовсе, и киваю, с достоинством принимая его холод и мою боль. Еще эти чертовы видения, которые сводят с ума. И эта дурная идея с усыновлением. С чего я решила, что ему это нужно? Он ведь мог и раньше усыновить Тишку, если бы захотел. Значит, не захотел. С чего вдруг я вообще превратилась в кисейную барышню? Не хватало еще лужицей растечься у его начищенных до блеска туфель, как в бульварных романах.
— Садись в машину, Кира, — приказывает и у меня по спине растекается холод.
Все цепенеет внутри, словно меня напичкали льдом, что ту морозилку. И от странной счастливой девчонки, которая ловила облака, разлегшись на траве, не остается и следа.
Клим повторяет свой приказ, распахивая передо мной переднюю дверцу. Сидеть рядом с ним и сходить с ума от собственных эмоций, которые болтают меня, как на американских горках? Нет уж, увольте.
Обхожу распахнутую дверцу и ныряю на заднее сидение, прихватив с собой корзину с притихшим Рыжиком.
А уже через минуту Клим рвет с места, зло и совершенно не щадя своего монстра. Вжимаюсь в сидение, закусываю губу. Ну и что его так разозлило? Мое предложение или мое молчаливое согласие с его веским «нет»?
Плюнув на гадания, скидываю балетки и поджимаю под себя ноги. Смотрю в окно, за которым мелькают посадки стройных елей и тополей. Всю дорогу мы молчим и напряжение растекается по салону часовым механизмом ядерной бомбы, которая вот-вот рванет и уничтожит все живое. Но едва показываются очертания города, Клим сворачивает на обочину и выбирается из салона. Замирает на краю обрыва. Закуривает. Выдыхаю и, ведомая наивной девчонкой внутри, подхожу к нему и обнимаю, прижимаясь к его широкой спине всей собой. Каждой клеткой ощущая его напряжение, превратившее в камень всего его мышцы. В нос забивается горький запах лекарств. Примчался сразу после операции и ждал, пока я нагуляюсь с Тишкой. А может, даже наблюдал. И эта мысль согревает.
Так и стоим: Клим курит, а я просто обнимаю его. Согреваясь его теплом и отдавая ему свое. Не знаю, как, но я чувствую, что ему это нужно сейчас.
Спустя мгновения, растянувшиеся на вечность, Клим выбрасывает окурок, накрывает сцепленные на его животе мои ладони и перетягивает меня наперед. Теперь он меня обнимает и я прижимаюсь к его груди, слушая, как размеренно бьется сильное мужское сердце.
— Тима нельзя усыновлять, — говорит тихо, распустив мои волосы и прочесывая их пальцами, словно гребнем.
Вскидываю взгляд, всматриваясь в его хмурое и уставшее лицо. Ищу ответ, ничего не спрашивая. Клим ловит мой взгляд и в его черных омутах — бесы разгулялись вовсю. Он пытается отвернуться, но я не отпускаю, беру его лицо в ладони. Нежно и едва дыша, словно зачерпывая живой воды, где каждая капля — чья-то жизнь. И потерять ее равносильно убийству.
— Почему?
— Потому что у него есть мать.
— Мать? А как же…
— Истории о спасении из помойки? — заканчивает вместо меня.
Киваю, не в состоянии уложить в голове, почему мать допускает, чтобы ее ребенок жил в детском доме.
— Так и было, только Тишку я нашел вместе с матерью. Она была в тяжёлом состоянии, долго лечилась.
— А почему она не забрала Тишку? Потом, когда восстановилась?
Тишке сейчас пять и за все эти годы непутёвая мамаша не нашла возможности забрать сына? Ни за что не поверю. Когда мне нужно было получить опеку над Димкой, я землю носом рыла, но нашла способ. При мысли о брате сердце сжимается в кулак. Где он? Как он там, без меня? Марк пообещал, что они найдут Димку. И я ему верю, но все равно переживаю.
— Она стоит на учёте у психиатра, — огорошивает Клим. — Родительских прав она не лишена, Тима навещает изредка. И никто не знает, что он мой брат. Только Марк и теперь ты.
Значит, директриса говорила о матери, а не о Климе, когда решила, что я хочу усыновить Тишку.
— Почему? — кажется, я повторяюсь, но других вопросов у меня нет.
Клим трётся о мои ладони, касается губами кончиков пальцев. У меня ноги подкашиваются от такой нежности и я хватаюсь за рубашку. Клим прижимает меня крепче. Зарывается лицом в волосы, носом трётся о макушку.
— Тимофей — единственный законный наследник Аристарха Белопольского.
— Мецената и главы фонда «Мирные»?
Не сдерживаю своего удивления.
О Белопольском в нашей стране не знает только ленивый: его фонд помогает детям и женщинам, пострадавшим от насилия, беженцам из зон военных конфликтов, туда же отправляет врачей, лекарства, продукты и все необходимое для выживания во время войны. Ходят слухи, что по своим каналам он снабжает «дурью» страны третьего мира. И что-то подсказывает мне, что это не только слухи. Только Белопольский умер полгода назад, наделав своей неожиданной смертью шума похлеще наших поп-звезд с ежедневными скандалами.
— Угу, — выдыхает Клим мне в волосы.
— Постой, а как же ты? — смотрю в его темные, но уже сияющие чистотой, глаза. — Вы же братья, значит…
— Аристарх Белопольский — мой дядя. А отец умер много лет назад. Так что я не наследник.
— Прости, я… — горло сжимает тисками.
Клим мягко касается губами кончика носа.
— Все хорошо, маленькая моя. Все хорошо.
И я плавлюсь от его хриплого голоса с урчащей «р» и нежности в каждом прикосновении. Но на задворках сознания мелькает крамольная мысль: что-то не так в словах Клима.
Что именно, я понимаю спустя четыре дня, когда вместо утреннего поцелуя, меня будит телефонный звонок. Нащупываю телефон под подушкой и резко сажусь, когда вижу высветившееся на дисплее имя.
Глава 16
— Ответь.
Вздрагиваю и выпускаю из рук надрывающийся телефон. Тот сразу же теряется в ворохе одеяла, а я — в темной пучине мужского взгляда.
Клим стоит напротив, окружённый клубами пара из ванной комнаты за его спиной, в одних боксерах и в полной боевой готовности.
Что он говорил? Не помню. Скольжу взглядом по его мощному телу с черными лентами татуировок и синими жгутами вен. Он красивый. Чертовски. Огромный. По тугим мышцам стекают капли воды. И у меня колет губы от желания сцеловать их с каждого миллиметра смуглой кожи. Поймать в плен бьющуюся на крепкой шее артерию и оставить на ней свою метку. Заклеймить. Присвоить. Чтобы каждая, кто посмеет на него взглянуть, точно знала — мой.
