Глава 18
— Остановка сердца! Отойти от стола!
Вынимаю руки из тела сержанта, скрещиваю и отступаю на шаг. Реаниматолог Денис прикладывает дефибриллятор к груди пациента, бьет точным разрядом. Тело выгибается и опадает на операционный стол. Линия на мониторе по-прежнему прямая.
— Триста! — командует. Еще один разряд. Ничего не меняется. Проклятье!
Растираю лицо, наплевав на чужую кровь на руках. Только не сегодня. Но старухе с косой наплевать на мои просьбы. Сегодня она забирает свое. И я хрипло фиксирую время смерти.
Выхожу из операционной, на ходу стягивая перчатки, халат. К черту все! Устал. В кабинете тихо. Падаю на диван, прикрываю глаза. И выпадаю из реальности. Сон — лучшее лекарство. Особенно, когда в этом сне моя Незабудка смеется счастливо, закручиваясь в своем чемпионском фуэте. Побить рекорд? Запросто! Это же Незабудка. Упрямая малышка, точно знающая, чего хочет от этой жизни. Всегда знала. И я улыбаюсь ей во сне, ловлю и прижимаю к себе, вдыхая нежный аромат…
Не ее аромат. Прихожу в себя от нежных поглаживаний плечей и запаха лимона с примесью медикаментов. Оля. Надо взять за правило запирать дверь. Сбрасываю с плеч умелые женские руки вместе с запахом. Поднимаюсь с дивана и смотрю на застывшую в изумлении женщину. Ладная фигура обтянута белым халатом с провокационно расстегнутыми двумя пуговками. Светлые волосы крупными локонами падают на плечи, высокую грудь, вздымающуюся и опускающуюся в вырезе халата. Ухмыляюсь. Да, Оля никогда не теряла времени даром и, несмотря на ее требования чего-то большего, она всегда была готова потрахаться. Всегда и везде. Но сейчас, когда дома меня ждет моя Незабудка, Оля не имеет значения. Ничто и никто не имеет значения.
— Неужели новость о моей женитьбе обошла тебя стороной? — прячу руки в карманы медицинских брюк. Смотрю на красивую женщину, которая несколько лет скрашивала мое одиночество, и ничего не чувствую. Даже банального желания.
— Это же всего лишь фарс, — пожимает плечами Ольга, медленно обходя диван. Уверенная в своей правоте. А мне казалось, мы все обсудили еще в тот самый вечер, когда Незабудка вновь ворвалась в мою жизнь запахом полевых цветов и чистой похоти. Только она могла пахнуть так невинно и порочно. Убойный коктейль. И никакого алкоголя не надо. Она сама — сплошной абсент в чистом виде. Крепкая горечь с тонким лимонным послевкусием.
Улыбаюсь собственным мыслям. Да, Чехов, совсем с катушек слетел. Как пацан, ей-богу, в конфетно-букетный период. Осталось только серенаду сочинить. Вот только я и пацаном ничего подобного не чувствовал, как сейчас. Остро, на грани. Каждый день словно по лезвию хожу. И это хоть и больно, но в кайф. И ничего другого не хочется. Ни семейного уюта, ни тихого счастья. Ничего без нее. А с ней — хоть в рай, хоть в клетку к голодным тиграм.
— Это не фарс, Оль, — качаю головой, едва она приближается еще на шаг. Ольга понимает сразу, останавливается, словно в стену врезается. — Я люблю свою жену и намерен прожить с ней долгую и счастливую жизнь.
— Даже так? — похоже, мое заявление ее обескураживает. Она отступает на шаг и садится на диван. Ровная спина, руки сложены на коленях. Просто чертова отличница. И это неожиданно злит, как и ее намерение продолжить разговор.
— Я думал, ты все поняла в нашу последнюю встречу, — пожимаю плечом. — Если не поняла, то повторяю: между нами все, Оля. Теперь у нас разные пути. А обсуждать свою женщину с тобой я не намерен. Так что… — подхожу к двери, отпираю ее (вот это меня вырубило, что даже не услышал, как Ольга ее заперла!) и распахиваю, молча предлагая ей уйти. Уйти достойно, без слез, истерик и никому не нужных скандалов.
Ольга не спешит, словно дает мне возможность рассмотреть то, от чего отказываюсь. Рассмотреть и передумать. Но меня не впечатляет. Когда-то я повелся на красивое тело и не глупую, все понимающую, как мне тогда казалось, женщину. Женщину, которая, пусть ненадолго, но помогала забыть о той, что снилась каждую ночь.
— А твоя жена в курсе, с кем ей придется тебя делить, Чехов? — спрашивает, припирая меня своей «четверкой», Прижимается так тесно намеренно, чтобы ощутить то, чего нет.
И да, я понимаю, о чем она. О кладбище и могиле. Тот раз, когда она узнала о Незабудке и катастрофе. Проследила за мной, когда я стал меньше уделять ей внимания. Когда работа взяла в оборот и я пропадал в командировках где-то на краю мира. Когда накрывало не по-детски и единственным спасением было свалить в жаркую Африку, погрузиться в чужую боль, чтобы не чувствовать своей. Говорят, время лечит. Полная чушь. Нихрена оно не лечит. И ничего не меняет.
Хотя в моем случае — оно изменило многое. И вернуло самое главное.
— Ты никогда ни с кем меня не делила, Оля, потому что я никогда не был твоим, — ставлю жирную точку не только в разговоре, но и в наших отношениях.
Но дрянное предчувствие не оставляет, даже когда Ольга, поджав губы и, не растеряв достоинства, молча уходит. Оно зудит в висках, сверлит затылок.
Чтобы хоть как-то отвлечься, набираю Незабудку. Просто услышать ее нежный голос, пропустить его по венам, как самый действенный анестетик. Просто убедиться, что причина моего муторного состояния — не она.
Но едва я беру телефон, как в мой кабинет вваливается взъерошенный и какой-то потрепанный Кот. Одетый явно наспех, нервными движениями поправляющий то и дело съезжающие на кончик носа очки. Пока не срывает их и не швыряет на стол. Плюхается на диван и зависает в одной точке. Поднимаюсь из-за стола, запираю дверь на ключ и, подперев ту плечом, скрещиваю на груди руки.
— И тебе добрый день, мой друг, — протягиваю с ухмылкой, выбивая друга из оцепенения. Тот, мазнув по мне нечитаемым взглядом, снова утыкается в одну точку на стене напротив. Так, это уже не к добру. Таким профессора Котова, всегда собранного и знающего на все ответы, я вижу впервые в жизни. Даже когда он сына хоронил — не выглядел так неопрятно. Собранный, холодный. Таким и сдохнуть пытался. А сейчас — даже не объяснить. Так пацаны мои выглядят, те, кого с того света приходилось вытаскивать: истекают кровью и не верят, что это про них. А потом не верят, что живы. Или как те. что после травм позвоночника делают первые шаги. С душой нараспашку, пусть растерянной где-то в пути, но чистой и открытой. И сейчас мой друг, которому я наливаю в стакан припрятанный в ящике стола коньяк, выглядит именно так.
