— Мне кажется, тебе лучше отдать мальчика, — осторожно подсказывает Мэт. И в его спокойствии холодный приказ. Только я давно разучилась его бояться.
— Тимофей останется со мной или иди к черту, — парирую спокойно. — Где Дима?
— Дима, — усмехается, отступая и пропуская меня внутрь. — Дима с родителями.
Застываю, чуть пошатнувшись, но вовремя беру себя в руки, потому что на руках спит Тишка. А он бесценен.
— Что значит: с родителями? — голос подводит и Мэт понимающе усмехается.
— Идем, — он все-таки подталкивает меня вперед и я переступаю порог клиники, седьмым чувством понимая — это все, конец, обратного пути не будет. Оглядываюсь на стеклянные двери, автоматически закрывающиеся за нашими спинами, и боль острой иголкой протыкает сердце. Судорожно вдыхаю. — Отдай ребенка, с ним ничего не случится. Даю слово.
Усмешка кривит губы.
— Твои слова ничего не стоят, Матвей Пригожин.
Он все понимает и кивает куда-то в сторону. Прослеживаю его взгляд и вижу своего Димку. Ему семнадцать, но он такой щуплый, бледный, что не дашь и больше пятнадцати. Напротив на диванчике сидит сухопарая женщина в темном платье и что-то увлеченно рассказывает Димке, держа его за руку. И у меня сводит горло, потому что она так похожа на мальчишку в инвалидном кресле, которого я столько лет считала своим братом. Странно. Я уже почти сутки все помню, но у меня даже в мыслях не возникло отказаться от Димки. А теперь…я смотрю на улыбающегося Димку, называющего эту улыбчивую женщину мамой, и ненавижу тот день, когда не послушала своего хореографа и села в тот чертов самолет. Когда своим желанием быстрее увидеть Клима я потеряла десять лет жизни. Потеряла саму себя.
— Зачем? — всего один вопрос, который мучает с самого первого дня моей встречи с Мэтом. Вопрос, на который я не знала ответа все эти десять лет.
— Его матери нужны были деньги на лечение меньшей дочурки. Она нам старшего пацана, а я ей — поддержку первого и лечение второй. Все просто.
— Весь этот…спектакль зачем?
— Мне нужно было идеальное оружие против Чехова. И ты им стала.
И он рассказал. Уже в этой пустой комнате с одной огромной кроватью, стоя у окна, Мэт признался, что Клим, мой Клим — его сводный брат. Брат, отнявший у него все.
— Когда я нашел тебя в психушке, то не сразу понял, кто ты, — и в его словах сквозит злоба. Господи, Мэт, в кого ты себя превратил? — А потом…потом стало даже интересно наблюдать за тобой. Трахать тебя. Подкладывать под других. Забавно было сделать шлюхой ту, кого мой братец боготворил. А потом вернуть ему…
— Забавно… — эхом повторяю. — Забавно, что у тебя ничерта не вышло. По всем пунктам. Ты проиграл, Матвей.
— Проиграл? О нет, детка. Наш папаша всю жизнь ставил мне в пример Клима. жалел, что променял своего талантливого сына на мою мать, которая родила ему оболтуса и разгильдяя. Он презирал меня. Меня, законного сына, который был рядом с ним всегда! Это я подтирал ему сопли, когда он перестал быть похожим на человека. Я выносил за ним дерьмо! А он…он оставил все своему ублюдку. Завтра он отдаст мне все, до последней копейки.
Я смотрю на идеально ровную спину мужчины, чьей игрушкой была десять лет и не понимаю. Вот этот весь спектакль…все это из-за банальной зависти?
— Ты врешь, — укрываю Тишку. — Ты успешный человек, Мэт. Благодаря своим клубам ты держишь в руках многих влиятельных людей. Я точно знаю, что у тебя на каждого есть компромат. Такой, что ты можешь править миром, не выходя из дома. И рискнуть всем этим ради призрачной мести? Не верю.
— Твое право, — пожимает плечом и протягивает мне мой же телефон, отобранный еще на входе. — Звони. Ты должна сделать так, чтобы твой муженек поверил, что ты обманула его. Отними у него последнюю надежду, детка.
Он стоял рядом весь разговор, ловя каждое слово, чтобы не сболтнула лишнего. Только Климу достаточно и этого. Он ни за что не поверит, что я вру. А значит, придет за нами.
— Ты так ничего и не понял обо мне, Мэт, — останавливаю его в дверях.
Ты играл мной, а я играла по своим правилам.
Он бросает на меня странный взгляд. Улыбаюсь устало.
— Я ни с кем не спала, кроме тебя. Не стала шлюхой, как ты ни пытался. А ты загнал в угол хищника и теперь он просто порвет тебя. Потому что у него нет выхода. Только тот, который ты закрыл своей спиной.
Мэт широко улыбается, изображает двумя пальцами пистолет и бросает перед тем, как уйти и оставить нас с Тишкой одних:
— Я успею нажать на курок, детка.
Я еще долго сижу на подоконнике, вглядываясь в ночное небо, утыканное звездами. А в голове слова Тишки сразу после ухода Мэта. И в груди щемит от его простого “мама”.
Я нашла его биологическую мать раньше Мэта. И теперь по закону опекуном Тишки был Клим. Оказалось, в органах опеки давно лежал пакет документов моего Беса. Весь процесс тормозило только одно: мать Тишки не лишена родительских прав. Когда я нашла ее в закрытой психиатрической клинике, она умирала от СПИДа. Благодаря связям, о которых я совсем недавно напоминала Мэту, все удалось уладить за пару дней без лишнего шума. Судья, завсегдатай моего клуба, лишь напомнил, что после смерти биологической матери мальчика желательно усыновить обоим супругам. Но тут уже Климу решать после того, как все закончится. Потому что Тишка уже все решил.
Утром Мэт разделяет меня с Тишкой, хоть я бьюсь до последнего и даже оставляю следы ногтей на его холеной роже. И из клиники мы выезжаем разными дорогами. Со мной — Мэт, а с Тишкой — красивая блондинка, которую Мэт зовет Ольгой. Тишка снова обнимает меня на прощание и улыбается, а мне реветь хочется. И всю дорогу я сжимаю кулаки, до крови царапая ладони.
В салоне душно. Меня мутит и воздуха не хватает. Паника накрывает с головой, потому что мне страшно за Тишку. Я не знаю, где он и как обращается с ним та женщина. Мне плохо. Тошнота скручивает желудок. По спине катится холодный пот. И я некстати вспоминаю, что со вчерашнего дня ничего не ела.
— Останови, — хриплю, дергая ручку двери.
— Кира, остынь, — приказывает холодно, но когда видит мое лицо, велит водителю остановиться.
Я выпадаю из машины, судорожно хватаю ртом воздух. Но желудок скручивает приступом тошноты и меня рвет долго. До боли в животе и мушек перед глазами. Слезы катятся из глаз. Падаю на колени, руками загребая влажную от росы землю. Волосы падают на лицо, но чья-то рука собирает их на затылке. Плевать, чья. Другая рука протягивает бутылку воды, когда рвать больше нечем. Беру дрожащими пальцами, но она падает на землю, потому что рядом приседает тот, кого здесь не может быть. Его запах окутывает спасительным коконом. И я дышу ним, как только что спасенный утопленник.
— Ты… — выдыхаю и сглатываю горечь, разбавленную привкусом вишни — Тишка…
— Все хорошо, Незабудка, — в темных глазах отражается солнце.
