- Я сошла с ума, - шепчу, кончиком языка проталкивая дольку в его жаркий рот. - Хочу тебя трогать. Постоянно. Везде.
- Ни в чем себе не отказывай, малышка, - позволяя мне вытворять с ним все, что пожелаю.
И я не отказывала: ни себе, ни ему. Ласкала его, целовала, срывая хриплые стоны. А он дарил неземное наслаждение, уводя меня за край реальности. Мы сходили с ума вдвоем. И плевать, что говорят, будто психами становятся поодиночке. Мы сделали это вместе. Любили друг друга неистово, как…
Выдыхаю, прикладывая ладошки к щекам. Мокрые. Рассеянно смотрю на следы слез, качаю головой. Совсем раскисла. Всю дорогу держалась, а сейчас…
Растираю лицо, пряча эмоции, потому что за поворотом лес обрывается, а дорога раздваивается.
- Налево пойдешь, в деревню попадешь, направо - на ферму, - приговариваю, ступая в высокую траву берега, - а прямо - на манеж.
Через несколько шагов оказываюсь на едва приметной тропке, которая выводит меня к открытому манежу. Правее - конный двор с кирпичными постройками. А прямо передо мной тренер пускает лошадь рысью по кругу. Красивая, статная кобыла. Вороная с белой мордой. Такая знакомая. Как завороженная замираю у ограды, не веря своим глазам.
- Красивая, - мужской голос рядом заставляет вздрогнуть. - И упрямая.
Медленно поворачиваю голову и встречаюсь с пытливым взглядом темных глаз.
- Здравствуйте, Карина, - улыбается Дмитрий Сергеевич Браславский собственной персоной. - Рад вас видеть.
- Это Лейла? - спрашиваю, ограничиваясь кивком. Даже эти два слова даются с трудом, потому что я ничерта не рада его видеть. Он живое напоминание о прошлом. О том, чего уже никогда не будет.
- Вчера сбросила хозяина, вот он теперь и ерепенится. Психует. А она упрямится. Видите? В галоп не идет. Как думаете, кто кого переупрямит?
Пожимаю плечом, наблюдая, как Лейла замирает на месте, фыркает и вдруг смотрит на меня. Ударяет копытом и, проигнорировав команду тренера, идет ко мне. Протягиваю ладонь и спустя удар сердца ощущаю, как горячий нос упирается в ладошку. Она ржет довольно и манит меня за собой.
Тихий щелчок распахивает передо мной калитку и я ступаю на манеж следом за лошадью.
- Ну здравствуй, Лейла, - улыбаюсь, обнимая ее за мощную шею. - Как ты здесь? Кто теперь твой хозяин?
Она фырчит, трется, здороваясь.
- Скучаешь по нему, да? - заглядываю в ее умные глаза, скрытые белой челкой. - И я скучаю. Очень. - фырчание мне ответом.
- Ничего, Лейла, больше тебя никто не обидит.
За спиной хрустит земля. Лейла замирает и толкает меня в плечо, вынуждая обернуться.
Я смотрю перед собой и мир качается под ногами. Пошатываюсь, но твердый бок лошади не позволяет упасть, как и сбежать. А я смотрю на ожившее прошлое, что смотрит на меня ясной синевой глаз. Ласково, счастливо и...тревожно. Скольжу взглядом по отросшим волосам цвета зрелой пшеницы, по щетине, мягкой наощупь, о которую так здорово тереться щекой. По загорелым рукам и длинным пальцам, сжимающим подлокотники инвалидного кресла.
Всхлипываю, зажав рот ладонями, и все-таки оседаю на землю. Лейла фырчит над головой, толкает, пытаясь поднять. А я сижу на коленях и рыдаю взахлеб, затыкая рвущийся наружу вой.
- Кори… - хриплый голос проникает в сознание, рвет в клочья так и не залатанное сердце. - Это я, малышка, я! - его протянутая рука дрожит, а во взгляде - чернильная боль.
- Егор… - выдыхаю и рвусь ему навстречу. Он хватает меня за руки, тянет на себя, усаживая на колени. Прижимает к себе, впечатывая в себя, словно боится, что я исчезну. Я тоже боюсь, что разожми он руки - все рассыплется зыбким песком, окажется очередным сном.
Сколько мы так сидим - не знаю. Краем сознания улавливаю, как Браславский уводит Лейлу, а Егор - меня. Мы остаемся одни в полной тишине на берегу прозрачного озера. Я больше не плачу, только всхлипываю тихо, подрагивая от прикосновений горячих рук. А он гладит меня, лбом прижавшись к виску. Горячее дыхание осушивает слезы, согревает.
- Ты собрался в монастырь, - упрекаю вместо сотни вопросов.
- А что мне еще остается, принцесса? - усмехается горько. - Посмотри на меня, - ловит мой растревоженный взгляд. - Я же инвалид, - хлопает ладонями по подлокотникам кресла. - Даже не мужик. Так, получеловек. Кому я такой нужен?!
- Дурак, - качаю головой, кладу его ладонь на свой живот. - Ты мне нужен. Слышишь? Мне и нашему ребенку.
Эпилог.
Декабрь. Три года спустя.
- София Егоровна, не приставай к отцу, - Кори напускает в голос строгости и малышка на секунду задумывается, хмурит бровки, чтобы спустя мгновение взобраться на колени Егора.
- Паап, ну пойдем, ну пааап, - и в глаза отцу смотрит преданно-преданно.
Егор глядит на жену, та качает головой, не одобряя затею дочери. Егор ее понимает, она до сих пор боится. За него боится. И это чистый кайф знать, что есть кто-то, кому ты не безразличен. Кто-то родной и любимый. Самый близкий. Егор ловит растревоженный взгляд жены и на мгновение возвращается в лето трехлетней давности.
Заболел Гром, вороной жеребец, супруг Лейлы. Никто не знал, как это произошло и что стало тому причиной. Браславский не спал ночами, ходил к нему и Лейле, которая чувствовала и тосковала. Осматривал. Лечил. Карину с Егором и близко не подпускал к коню. Особенно Карину.
- Он стал неуправляемый, Егор, - говорил Дима, от усталости прикрыв глаза. – Я его сам боюсь. А Карина беременна. Не пускай ее к Грому. А по-хорошему бы…
- Нет, - резко обрывал Егор, зная, о чем в очередной раз пытался заговорить друг. Он не был готов усыпить Грома. – Пока не пришли результаты анализов – нет.
- Как знаешь, - вздыхал Браславский. – Только жену свою на конюшни не пускай.
Но легче сказать, чем сделать. Карина всегда была упрямой и никогда его не слушала. В ту ночь Егора словно что-то вытолкнуло из сна, грубо и бесцеремонно. Он резко сел, тяжело дыша. Предчувствие ломило затылок, разгоняло пульс до запредельных цифр. А когда Егор не обнаружил рядом Карину – едва не рехнулся. Сел в коляску и поехал на конюшни. Его вело туда то самое дерьмовое предчувствие. Интуиция, которая подвела лишь однажды, сделав его инвалидом. И сейчас, до онемения сжимая пальцы на подлокотниках, он молил только об одном: чтобы его гребаная интуиция обманула, удачно сыграв на его страхах. Не обманула. Она стояла в деннике, где изолировали Грома и гладила жеребца по холке. Егор подъехал ближе и расслышал тихую колыбельную. Кори пела. Гром фырчал и переступал копытами, но не ярился и не трогал принцессу. Но долго ли вороной будет спокойным? И насколько хватит сил утихомиривать животное у Кори, которой рожать вот-вот?
Страх скрутил позвоночник. Липкий, иррациональный. А вслед за ним Гром встал на дыбы, оттолкнув Кори. Та отшатнулась, ударилась о стену и сползла на пол. Все произошло в считанные секунды. Егор забыл, что у него парализованные ноги. Он швырнул свое тело вперед, в узкий проход открытого денника. Закрывая собой единственную любимую женщину и свою еще нерожденную дочь. Спину прошила острая боль. Егор упал на стену, выставив перед собой ладони. Ноги свело судорогой. Но он стоял, пригвожденный к земле одной мыслью: «Никто не спасет его жену, кроме него самого». Сколько он так простоял, не сводя глаз с бессознательной Кори, не знал. Казалось, прошла целая вечность прежде чем он услышал крик Браславского, ржание жеребца и тишину, гулкую и пугающую. Он дрожал. Боль туманила рассудок. И звал Кори. Просил открыть глаза. И она послушалась. Пошевелилась и с тихим стоном распахнула свои синие глаза.
