Злясь на себя, Живолупа и несносную погоду, швыряющую в лицо колкий снег вперемешку с градом, Егор пригибает голову и, смотря под ноги, добирается до застрявшего внедорожника. В паре шагов сбрасывает рюкзак и всматривается в темное нутро машины. И только теперь замечает слабый свет магнитолы, а в затянутое ледяной коркой лобовое стекло – ее, живую и разговаривающую по телефону. Спасибо понатыканным по трассе фонарям – светло вокруг, хоть и снежно.
Чувствуя неимоверное облегчение, Егор подходит к водительской дверце, которая в пригодном состоянии и в снегу не увязла, а, следовательно, откроется, снимает перчатку и костяшками пальцев стучит по стеклу. Спустя несколько секунд то с тихим жужжанием опускается и Егор видит прямо перед собой широко распахнутые от удивления и узнавания серо—голубые глаза, в темноте кажущиеся чернее ночи. С тревогой Егор ощупывает девушку взглядом: от лица до ничем не придавленных ног, — убеждаясь, что цела. И напряжение, державшее его в ледяных оковах несколько последних часов, схлынуло таким нереальным облегчением, что он стягивает шарф, скидывает на спину капюшон и, с трудом сдерживая рвущиеся на волю самые важные слова, бросает привычно—насмешливое:
— Баронесса и без кареты. Нонсенс. Миледи, где пажей растеряли, а?
Он довольно скалится, глядя в ее прищуренные глаза, и вдруг замечает в них усталость. И понимает, что зря все он это затеял. Вымотал девчонку, перепугал, а напоследок еще и привычную скотину редкостную включил. Или как там она его называла в последнюю встречу? Конь педальный? Вот это точно про него сегодня. Егор нутром чует – пошлет она его сейчас лесом, запрется в своем джипе и братца на помощь позовет. С ним вон как раз и болтает. Он уже мысленно приготовился убеждать ее, чтоб не дурила, как она его удивляет.
Коротко, с нежной улыбкой на тонких губах, прощается с братом, вздыхает, уронив голову на скрещенные на руле руки, и говорит устало. Долго говорит, наверняка надеясь, что он ни словечка не поймет из ее монолога на немецком. Он бы может и не понял, вновь пораженный, каким низким и сексуальным становится ее голос, когда она разговаривает на родном языке, но уж слишком откровенны ее слова. И слишком неправильные для их отношений. И от этой неправильности, а еще от того, как для нее важен тот, ради кого она пожертвовала своим теплым и уютным вечером, Егор начинает злиться.
— Вылезай, — командует он и перехватывает ее пронзительный взгляд, до краев наполненный иррациональным страхом. Почему? И осознание приходит молниеносно – боится собственного откровения перед ним. Каким—то шестым чувством, не иначе, Егор понимает – покажет, что услышал ее – потеряет навсегда. А без нее он сдохнет. И он снова прячет собственные чувства за привычной маской скотины и хама.
И Карина не остается в долгу, возвращая ему его колкости. Но с трудом как—то, словно и правда устала. Бурчит что—то, но покорно выбирается из машины и тут же попадает в снежный вихрь. Зажмуривается, сжавшись в тугой комок, и задыхается от ветра и снега. Твою мать! Рывком притягивает к себе девчонку, вжимает в себя, носом уткнувшись в ее макушку. Жадно втягивает ее дурманящий аромат, пропуская по венам, словно чистый яд. И держит. Надышаться ею не может. А Карина притихает в его руках. Ненадолго. И с утихнувшим ветром отшатывается от Егора, а он сжимает кулаки, загоняя поглубже неконтролируемое желание податься за ней, обнять так, чтобы уже не выбралась. И дышать. Ею дышать, как воздухом. А она хмурится, смотрит исподлобья и ногами переступает. И только теперь Егор замечает на ней кожаные сапожки на шпильке, совсем не для такой погоды.
Ругается вполголоса. И не сдерживается от скрутившей все нутро злости на нее и ее беспечность. Она бы еще босиком по снегу вышагивала.
Только она легко парирует все его обвинения и лишь ее собственная злость, прорывающаяся в резком тоне, примиряет Егора с дурью этой девчонки. Качает головой, вытянув ее из сугроба, отлепляет от машины. И она упорно идет следом, а потом долго не может взобраться на снегоход. Сперва замирает ошарашенная увиденным, а после теряется. И вдруг становится маленькой и хрупкой, ищущей опоры и поддержки. Снова ругнувшись, Егор ловко подсаживает ее на сидение. Сам садится за руль. Выдыхает, прикрыв глаза. Считает до трех, попутно за спиной нащупывая холодные ладошки Карины. Кладет их себе на живот и на долю секунды замирает, ожидая очередной «шпильки» в свой адрес, но лишь чувствует, как Карина крепче обнимает его, прижимаясь к его спине всей собой. Егор выдыхает и рвет с места своего «снежного зверя».
До его дома добираются быстро. Но Карина продрогла совсем, трясется, в бесполезной попытке согреться растирает плечи и едва не подпрыгивает на месте, пока Егор загоняет снегоход в гараж. Ждет терпеливо. И молчит все время. Даже недовольства во взгляде нет, только усталость. Похоже, у его девочки сегодня вечер испытаний.
Но в доме испытание ожидает его самого. У Карины пальцы замерзли так, что не слушаются. Егор видит, с каким трудом она пытается пальто расстегнуть, но пальцы дрожат, не слушаются. Словно задеревенели. И злость прорывается в каждом ее рваном движении. Егор качает головой.
— А попросить не судьба, да, миледи? — вздыхает, перехватив ее ладошки. Она закусывает губу и смотрит недовольно, почти с ненавистью. Егор усмехается. Ничего, он уже привык. Зато так она более—менее на себя похожа, а то заморожена, что Снегурочка точно. И все же его помощь она принимает. Егор снимает с нее пальто, вешает на крючок вешалки, так же легко избавляет ее и от промокших насквозь сапог. А ноги совсем ледяные!
— Карина, мать твою, — рычит, злясь. Она вздрагивает, к стене отступает, но Егор подхватывает ее на руки.
— Ты что творишь, Плахотский?! — хрипит продрогшим горлом. Вся замерзла, дурочка. Привыкла по своим балам рассекать. А тут не дворец, а метель лютая.
— Не дергайся, — приказывает, когда она брыкаться пытается. — А то не дай Бог уроню… а ты девушка хрупкая, сломаешь еще чего, будешь потом месяца три в моем обществе подыхать, — и осклабился, явно изумив уставившуюся на него Карину.
— Куда ты меня тащишь? — смирившись, спрашивает принцесса, когда он поднимается по лестнице, перешагивая через ступеньку.
— Отогревать тебя буду, Снегурочка, — хмыкает, толкнув дверь в ванную. — Глядишь, оттаешь – подобреешь.
Ставит прямо в ванну и открывает кран. Карина взвизгивает, когда горячая струя попадает на ноги. Но на парующую воду смотрит так, будто восьмое чудо света открыла.
— Раздевайся, — останавливает Егор ее попытку усесться в воду прямо в одежде.
Не отрывая взгляд от текущей воды, она стягивает с плеч пиджак, отбрасывает его в сторону и принимается расстегивать блузку. С мелкими пуговицами у нее вообще полный швах – пальцы по—прежнему не слушаются.
— Давай я, — предлагает вдруг севшим голосом. У него от ее непрошеного стриптиза мысли разом испарились, оставив лишь одно голое желание.
Она приходит в себя, когда Егор берется за последнюю пуговку, мысленно порадовавшись, что их так много – есть время взять себя в руки. В те самые, что остановлены мягко, но настойчиво. И касание током по оголенным нервам. Она сама вздрагивает, обхватив его запястье с полоской шрама.
