— Дай я посмотрю, — просит, касаясь своими изумительными пальцами моей стопы. Не могу оторвать глаз от этих длинных пальцев. От тонких запястьев, обнимаемых кожаными фенечками. От синих рек вен, перевивающих жилистые руки. Не могу, потому что у него шикарные руки. Такие изящные и вместе с тем настолько мужские, что мне, как маленькой, хочется пищать от восторга, потому что они касаются меня. Странное, до нелепости глупое желание.
— Все нормально, Беляев, — делаю неуклюжую попытку подняться, но оказываюсь в кольце его рук. Как маленькую он подхватывает меня подмышки и усаживает на парту. Юбка задирается и в разорванном шве виднеется резинка чулок. Я тут же ловлю на себе обжигающий и голодный взгляд. Совсем не мальчишки. А пальцы сжимают стопу, мягко ощупывая, как-то на автомате, что ли. Потому что Стас смотрит не на свои руки, а на полоску кожи между чулком и бельем.
— Черт, Беляев, руки убери, — зло шепчу, стягивая на бедре юбку и краснея от стыда. И жду препирания или…или черт знает чего. Но Стас удивляет меня, перестает меня касаться и даже отступает на шаг. А у самого пальцы подрагивают. Я вижу. И он замечает это, сжимает пальцы в кулаки и поспешно прячет их в карманы брюк.
Осторожно наступаю на подвернутую ногу. Покалывает слегка, но терпимо. Жаль только обуви сменной нет. придется на полусогнутых добираться, потому что вряд ли я буду чувствовать себя теперь комфортно.
— Болит? — сипло спрашивает Стас, посылая по мне волну дрожи. Мотаю головой, потому что понимаю – отвечу и выдам себя с потрохами.
— А сменка есть? — он уже совладал с собой, но в глазах по-прежнему космическая тьма. Или это за окном потемнело? И словно в унисон моим мыслям класс освещает вспышка молнии. — Ливанет сейчас, — говорит Стас. — Босиком идти не вариант.
Хочу ответить, что это вовсе не его дело, но в окна врывается бойкий дождь. Барабанит по подоконнику, приковывая к себе мое внимание.
— Я же говорил, — хмыкает Стас. А я невольно переступаю ногами, отмечая, что сейчас уже не лето и прогулка босиком не пойдет мне на пользу. И что, похоже, ничего не остается, как топать домой на каблуках и в разорванной юбке. Вот будет радость коллегам, которые и без того перемывают мне косточки при каждом удобном случае. Шутка ли, попасть на работу по протекции директора. Место чье-то тепленькое занимаю, как пить дать. А подставлять Аллу Викторовну, нашего директора, совсем не хочется.
— Пиздец, Бабочка, ты меня убиваешь нахрен, — выдыхает Стас с упреком.
— А ты снова ругаешься, — парирую, не заостряя внимания на прозвище, которым он меня назвал. Впервые не Евой и не по имени-отчеству. Бабочка, надо же.
— Это в крови, — фыркает, подхватив рюкзак и достав из него новехонькие кроссовки и спортивные брюки. — Переодевайся. Не бойся, новье все, — успокаивает, поймав мой изумленный взгляд.
— Беляев, ты рехнулся, — снова шепчу с плохо скрываемой злостью. — Ты мой ученик.
— И что? — вздергивает бровь.
— Что обо мне подумают?
— Что ты охренительно сексуальна в моих спортивках и кедах, — не задерживается с ответом. И каждое его слово острыми мурашками по коже. — И что ты классная училка, раз ученики настолько тебя любят. Одеждой вон жертвуют, — и впихивает мне в руки брюки с кедами. А у самого черти ламбаду выплясывают в глазах.
— Беляев, ты…
— Не зли меня, Бабочка, — шепчет, нависнув надо мной, вмиг окутав своим терпким запахом. — Иначе я сам тебя переодену. И поверь, красивая моя, лучше тебе это сделать самостоятельно.
— Ты забываешься, Беляев, — собрав всю свою злость. Швыряю в него одеждой. — Думаешь, раз папа олигарх тебе все можно? Думаешь, все можно получить, если только очень захотеть?
Одежда падает на пол с глухим стуком. Стас же смотрит на меня, наклонив голову на бок. И от его взгляда пол мира можно в льды заковать. Но мне плевать. Потому что он всего лишь зарвавшийся мальчишка, привыкший получать все по щелчку пальцев. И потому что сейчас я права и его нужно поставить на место иначе я не смогу здесь работать. Иначе из примерной жены и педагога с идеальной репутацией превращусь в предательницу и распутницу.
Стас не говорит ни слова, подхватывает свой рюкзак и уходит, тихо прикрыв за собой дверь. А я, прихрамывая, добираюсь до своего стола, плюхаюсь на стул и роняю голову на руки, пряча лицо в ладонях. И не замечаю, как по щекам стекают слезы. Смахиваю их тыльной стороной ладони и долго смотрю на черные полосы от растекшейся туши, не понимая, почему я плачу. Вздыхаю. Это нервное. У меня сложный класс, который уже больше месяца не хочет принимать меня, как своего классного руководителя. У меня восьмилетний сын, который напрочь отказывается возвращаться домой без меня. У меня муж, в очередной раз пытающийся устроить мою личную жизнь. И Стас…этот наглый и упрямый мальчишка, которому зачем-то понадобилась я. И который вопреки здравому смыслу нужен мне.
Достаю из сумочки влажные салфетки и пудреницу. Медленно, глубоко дыша, стираю макияж, и возвращаюсь к тетрадям. Сегодня Даня у бабушки с дедушкой, поэтому домой можно не спешить. Откладываю последнюю проверенную тетрадь и отчетливо понимаю, что не хочу домой. А еще…я боюсь возвращаться домой, где меня ждет муж, вдохновленный своей новой безумной идеей. Гляжу за окно. Дождь прекратился, но всполохи грозы по-прежнему слепят своей яркостью.
Навожу порядок на столе: стопку тетрадей кладу на край, ручки рядом, тут же ежедневник. Поднимаюсь, с неохотой всунув ноги в туфли. Ступню тут же сводит судорогой и я невольно бросаю взгляд на брошенные Стасом кеды. Может, плюнуть на все и засунуть подальше свою никому не нужную сейчас гордость?
Качаю головой, пережидаю волну судороги, подхватываю журнал, который нужно занести в учительскую, и в дверях сталкиваюсь с Беляевым.
Он промок. Вода стекает с его взъерошенных волос на затянутые кожанкой плечи. Но он не замечает крупных капель, прокладывающих влажные дорожки по его шее. Спокойный и холодный, что арктические льды. Но буря, беснующаяся на дне его темных глаз, выдает его с головой. Ничегошеньки он не спокойный.
— Ты так и не ответила на мой вопрос, — напоминает срывающимся голосом. И морщится, потому что – я уверена – ему не нравится, что я слышу его слабость.
— А ты на мои, — снова парирую, прослеживая путь очередной дождевой капли, сорвавшейся с его волос, упавшей на висок, катящейся по скуле, через ямочку на щеке, вдоль рвущейся под кожей артерии.
— Не любишь ты его, — вдруг выдыхает с какой-то отчаянной радостью.
— Что ты можешь знать о любви, глупый мальчишка, — качаю головой, разворачиваясь к нему спиной и возвращаясь в кабинет. Боже, как я устала. Когда же закончится этот долгий день?
— …любовь, — останавливает хриплый голос меня на полпути. Оборачиваюсь и тону в его черном, что грозовое небо, взгляде. — Ее голодный взгляд
Сегодня утолен до утомленья,
А завтра снова ты огнем объят,
