И я точно знала, что Стас Беляев самый красивый мужчина из всех, кого я знала. Идеальный. Весь для меня. До самой последней капли, которую я хотела выпить из него.
Я раскрыла губы, толкая его крупную головку внутрь, где-то на краешке сознания боясь, что вот сейчас отвращение выглянет из-за угла, но нет…только тепло и ни с чем несравнимое удовольствие растекалось патокой под кожей. Вобрать всего. Как можно глубже.
И я лизала его жадно, лаская, изучая и проталкивая все глубже. Ничего не боясь. И я в жизни не пробовала ничего вкуснее. Это чистейшее наслаждение.
Вспышки фейерверков, когда Стас двигался мне навстречу так жестко, что мне не хватало воздуха.
Он схватил меня за волосы, резко вжимая задницу в кровать, позволяя мне сделать вдох, норовя перехватить инициативу, но я не позволила ему, снова забирая в плен своего рта его член.
И Стас сдаелся, резкими толчками трахая мой рот. Стонал сгребая в кулаки простыню.
А я сосала его, вбирая как можно глубже, сама взвинчиваясь до предела.
Стас задрожал и громко закричал, когда одним толчком бедер буквально насадил мой рот на себя. И взорвался сладким нектаром, растекшимся по горлу.
Глава 18.
Все меняется за минуту до звонка. И я чувствую эти перемены, как рокот паровоза, несущегося на кукольное тело Анны Карениной. И это нихрена не весело. Но мне не под силу остановить мчащийся на всем ходу тяжелый состав, как и отмотать время назад. Да я и не стремлюсь, потому что не жалею ни о чем.
Ева отвечает на звонок с такой радостью, нокаутируя нахер своей счастливой улыбкой, которая тает на глазах.
А я…смотрю на боль, темными смерчами закручивающуюся в ее красивых глазах, и понимаю, что собственными руками выложил каменные ступени в бездну. И я не только прошел полпути, но и утянул свою прекрасную Бабочку с собой. И мне абсолютно похер, в каком виде: хоть пришпиленной к бархату, хоть в стеклянной колбе. Плевать, потому что она будет рядом, даже если будет ненавидеть меня.
Она слетает с кровати молниеносно, едва заканчивает разговор с сыном. Мечется по комнате, ища свою одежду. Но вместо нее одни лохмотья. И я смотрю на ее жалкие попытки одеться и ни хрена не делаю, чтобы ей помочь.
— Стас, — вдруг выдыхает с таким отчаянием, что мне хочется вжаться в стену за спиной и никогда не слышать этот ее надреснутый голос. Но я упрямо стою на месте, встав с кровати, едва она ответила на звонок. — Стас, мне нужно… — делает глубокий вдох, выдыхает. — Мне нужно в город. Звонил Даня. Сергей в больнице в коме. Мне нужно…
— Нет, — сухо и равнодушно, сдерживая рвущихся наружу демонов. Я накормлю их позже. Не сейчас, когда она рядом, такая потерянная и сломленная моим резким отказом. И черти довольно скалятся, предвкушая новую порцию моей прогнившей души.
— Я… — растерянно хлопает своими невообразимо длинными ресницами, не веря, что я отказал. Да, Бабочка, я разрушил все твои воздушные замки, потому что я циничная сволочь, привыкшая получать свое любыми путями. А ты – моя. Все очень просто. — Стас, там Даня…Он один не справится.
— Твой сын большой мальчик. Справится. И он не один. Милка ему поможет, можешь не переживать.
— Я нужна ему! — упрямится, вплетая в вихри боли острые шпили злости.
— Кому именно? Своему ублюдочному муженьку или сыну, давно положившему хуй на тебя?
Ее руки сжимаются в кулачки, губы — в тонкую полоску, а в глазах…таких синих и невыносимо ярких стынет холод. Настолько осязаемый, что у меня немеют пальцы. Прячу их в карманы брюк, которые натянул, пока она слушала сына в трубке.
— Тогда я поймаю попутку, — кивает сама себе, натягивает длинную юбку на грудь, превращая ее в нелепое платье, и разворачивается ко мне спиной.
Такая гордая и такая до тошноты правильная, что хочется хорошенько встряхнуть ее.
Но у меня другие планы. Потому что если прикоснусь к ней – сорвусь к чертям. И тогда от нас не останется нихера, кроме бездны и чертей, вылезших из темных углов.
— Вперед, — бросаю ей вслед, — а я верну все долговые расписки Звонарю. То-то его шакалы обрадуются. До сих пор слюной истекают по твоей хорошенькой заднице.
Она замирает в дверях. Ровная спина, сжатые кулачки.
— Ты не сделаешь этого, — качает она головой и делает шаг к двери.
А я достаю телефон. И сейчас в эту минуту я не блефую и не бросаю пустых угроз. Потому что всегда держу свое слово. Даже если это размажет меня самого.
Номер отыскивается быстро, нажимаю кнопку вызова. Звонарь отвечает сразу, словно только и делает, что ждет моего звонка. Включаю громкую связь.
— Ты все-таки передумал, — вместо приветствия подначивает Звонарь, подпитывая моих распоясавшихся демонов, — и решил поделиться своей цыпочкой?
И вижу, как застывает каменным изваянием моя маленькая беззащитная Бабочка. Как разворачивается невыносимо медленно и смотрит, выжигая внутренности, заставляя корчиться от боли всех чертей моего персонального ада.
Давай, Бабочка, убей их всех нахрен, и я буду целовать твои ноги целую вечность.
Но она закрывает глаза и обессилено опадает на пол. И я всерьез трушу, что она развалится на куски, как старая, давно забытая на чердаке кукла. Но она лишь подтягивает колени к груди и обнимает их с такой силой, словно они спасательный круг в штормовом море.
И…рождает новых, злых и черных, что тьма, демонов.
— Ты же знаешь, я не привык делиться своим. Хотел отменить наш бой.
— Что, не в форме, да, Мастер? — веселится Звонарь. — Оно и не удивительно: так парня отделать-то. Не умеешь ты дела делать, Стас. Эмоции мешают. Неужто так девочка зацепила? Хорошая, не спорю, но…
— Но это не твоего ума дело, — огрызаюсь, схлестываясь с синим, что августовское небо, взглядом Евы. Она и так услышала все, что мне было нужно. — И да, пожалуй, нам не стоит больше встречаться, Звонарь. С клубами все решим мирно, обещаю.
И отключаюсь.
Бабочка раскрывает искусанные губы, явно намереваясь что-то сказать, но мой телефон оживает входящим от секретаря, который я не могу проигнорировать. Потому что только Татьяна Михайловна в курсе, где я и с кем, и что я доступен только по неотложным делам.
Дело действительно важное: звонил Роман Никифоров, агент новорожденного Пеле, и просил о встрече. Ну что ж, будет ему деловой ужин.
Прохожу мимо Бабочки. В машине есть сменная одежда, которой я запасся заранее, зная, куда и насколько увезу Еву. Сгребаю все бумажные пакеты и возвращаюсь обратно в дом.
Бабочка по-прежнему сидит на полу, уставившись в одну точку. Присаживаюсь на корточки напротив и в ее полных слез глазах читаю только один вопрос:
«Когда же ты стал таким чудовищем, Стас Беляев?»
