…— Я не смогу, Стас…Жить без него не смогу, понимаешь? Данька все, что у меня есть…
А он просто позволил своему папаше издеваться над ней. Тот, кто клялся всегда защищать ее. Ото всех. Мне клялся, когда я уходил в армию. Сбежал из школы, чтобы проводить меня.
… — Пообещай, что никому не дашь ее в обиду! Пообещай! — требую, заглядывая в его синие, как у Бабочки, глазищи.
— Клянусь, Стас! — и в его голосе твердая уверенность совсем не девятилетнего мальчишки.
— Правильно, Пеле. И запомни: она твоя мама, все, что у тебя есть в этой жизни. Больше никого и никогда не будет ближе и роднее ее. Запомнил?
— Я знаю, Стас. И ты не думай, я ее очень люблю. Очень-очень. Сильнее всех.
И я, только ей нахрен не сдалась моя грязная любовь. А другой у меня нет и уже не будет…
— Стас? — холодная ладошка касается заросшего щетиной лица.
Я стискиваю зубы до боли только чтобы не поддаться и не потереться щекой о ее ладонь.
— Все нормально, Ева, — отвечаю, скармливая прошлое изголодавшимся демонам.
[1] Отрывок из фантастического рассказа «Клятва Дракона», автор Надежда Рощина.
Глава 19.
Только я видела, что ничего не нормально. Стасу больно и меня скручивало в тугой жгут, как будто это моя боль. Я не понимала, в чем дело.
Что произошло? Почему он вдруг побледнел так, словно армию призраков встретил?
Не знала, а Стас не откровенничал. Снова разделил наши миры жирной чертой, по которой выстраивал глухую стену из кирпичей. Без единого окошка и шанса стать перебежчиком.
Стас свернул на обочину, заглушил мотор и выбрался из машины. Ночь растилала перед нами свое покрывало, заботливо укутывала природу в кокон из звезд и лунного света. Невообразимо теплая ночь. А под нами до самого горизонта разлеглось темное и спокойное море.
Я не знала, как долго нам ехать до города и куда хотел отвезти меня Стас, но видела: что-то неуловимо изменилось.
Та армия персональных призраков выбила Стаса из колеи. Он стоял на краю обрыва: руки в карманах брюк, волосы всклокоченные, а взгляд устремлен за невидимую линию горизонта. Я тихо подошла ближе, замерев рядом, каким-то седьмым чувством чуя, что нужна ему сейчас.
Я должна бы его ненавидеть за то, как он поступил и как продолжает поступать. За то, что стал таким жестоким и беспринципным чудовищем. Должна и не могла. Даже зная, что из-за него мой муж лежал в коме без единого шанса выбраться из нее нормальным человеком.
Даня сказал, что Сергей останется инвалидом и будет чудо, если он вообще очнется в здравом уме. Если очнется... А ещё пообещал, что доберется до тех уродов, кто это сделал. Мой сын до сих пор любил отца, даже несмотря на тот факт, что сам недавно советовал мне подать на развод.
— Даня сообщил в полицию, — сказала в попытке уловить хоть какую-то реакцию Стаса.
И ничего: ни один мускул не дрогнул на его лице, ни единым жестом не изменилась его поза. Будто ему было абсолютно плевать.
— Он будет искать, Стас.
— А я не прячусь, — усмехнулся, оставаясь по-прежнему недвижимым каменным изваянием. — Или может ты ждёшь, что я приду с повинной и добровольно положу голову на плаху сраного правосудия?
Его голос холоден, что льды Арктики, и по коже колючими щупальцами растекался мороз. Поежилась, обхватила себя руками, растирая плечи.
— Я просто не хочу, чтобы кто-то пострадал, — выдохнула, не находя других слов. И я действительно этого хотела, потому что сама мысль, что в моей жизни не станет Даньки или Стаса выкручивала внутренности, что центрифуга выполосканное белье.
— Какое благородство. Как раз в вашем духе, Евгения Матвеевна.
Он задрал голову к утыканному звёздами небу, длинно выдохнул.
А я замерла, не в силах сделать вдох.
Это его “Евгения Матвеевна” после того, как он ласкал меня языком, а потом вытрахивал сильными толчками стоны и крики, доводя до пика удовольствия, прозвучало не просто насмешкой, а пощечиной. Ее звон вибрировал в ушах и где-то за грудиной, мешая нормально дышать.
— Зачем это все, Стас? Мне почти сорок, я старая замужняя женщина, — прошептала, потому что на большее не осталось сил. Стас опустил голову, посмотрел на меня, выгнув свою тонкую, некогда пробитую штангой пирсинга бровь. — Замуж ты меня не позовешь, даже если я разведусь. Детей…, — всё-таки глотнула пропитанного морской солью воздуха, — детей я тоже уже не рожу. В моем возрасте, знаешь ли, родить ребенка — это почти подвиг. Тем более с моим здоровьем. Чисто потрахаться? Или это просто бзик такой: хочу свою училку — получу училку, даже спустя десять лет?
Но Стас не был бы собой, если бы ответил хоть на один вопрос.
— Поехали, Бабочка, дела не ждут, — равнодушно, без единой эмоции на красивом, словно выточенном лице, где каждая черта — произведение искусства.
И, не оглядываясь, вернулся в машину. А я снова ничегошеньки не поняла про этого дикого, но нисколько не страшного чудовища. В конце концов, сумела же Бель разглядеть в Чудовище прекрасного принца. Может, и мне удастся разыскать аленький цветочек Стаса и забраться в его душу. Если бы только он позволил…
— Даже не надейся, Ева, что я уеду без тебя, — бросил он в открытое окно пассажирского места. — Но если мы опоздаем, я буду очень-очень недоволен, Карамелька…
Сладким медом по оголенным нервам, заставив вскипеть кровь от взбунтовавшегося либидо.
Черт бы тебя побрал, Беляев, с твоим бархатным, что коньяк, голосом!
— Стас, — позвала, захлопнув дверцу машины и дождавшись, когда Стас вырулил на трассу.
— М? — не отвлекаясь от дороги, постукивая пальцами по рулю.
— Ты когда-нибудь болел ангиной? — похоже, мой вопрос застал его врасплох, потому что во взгляде, брошенном на меня, море недоумения и океан вопросов. — Ну знаешь, наелся мороженого, а наутро — ангина и все, в школу можно не идти и контрольную не писать, ура!
— Не-а, не было такого, — улыбнулся вдруг задорно. Словно и не он еще недавно разгонял толпы персональных прираков, и не я пыталась его ненавидеть. Хоть все попытки и провалились с треском. И горло перехватило, такой красивый он был в это мгновение. Такой живой и родной. — Я любил школу и прогуливать никогда не хотелось.
— Жаль, — вздохнула, мысленно сокрушаясь о погибшей надежде на пару дней лишить Беляева голоса. Вернее той его низкой, с мягкими переливами, интонации, с какой он все время произносил мое имя. Иначе так и сойти с ума можно.
Я уже молчу о том, что чувствовала себя нимфоманкой, потому что хотела его до безумия даже сейчас. Или ещё хуже: зависимой от Стаса наркоманкой, подсаженной на него ещё десять лет назад...
…Останавливаюсь на крыльце больницы в полной растерянности: куда ехать, зачем, если мой мальчик здесь, а я должна быть рядом с ним. Никуда я не поеду! Разворачиваюсь на каблуках и врезаюсь в чью-то широкую грудь. Терпкий запах с горькой ноткой шоколада тут же выдает хозяина твердой, перевитой жгутами мускул, груди.
