— Умница, — подбадривает Лука, другой рукой обнимая потяжелевшую грудь. Сжимает ее до колючей боли и острых мурашек внизу живота.
Закусываю губу и откидываюсь на его грудь, всецело отдавшись его рукам. И он вытворяет ими…волшебство. Жгучее, мелкими молниями пронзающее до кончиков пальцев.
Я вся пылаю. Огонь расползается юркими змейками, прожигает кожу, обнажая до молекул. И кошка внутри волнуется, рвется наружу испытать то наслаждение, что дарят искусные пальцы моего босса. Кусаю губы, сдерживая стоны, и вкус собственной крови будоражит зверя внутри.
И я отпускаю ее. Позволяю ощутить своего самца.
Кожа вспыхивает золотом. Кошка довольно урчит, выплетая на влажной коже нити родового узора.
— Ради… — хрипит Лука.
Запрокидываю голову, отыскивая его взгляд. Солнце на дне его глаз слепит и жжется, но я не в силах отвернуться.
По острым скулам тоже вырисовываются нити его зверя. Серые, что предрассветные сумерки, они окрашиваются рыжим золотом.
Сплетаются в едином танце кошка и лев.
Самка и ее вожак.
Обнимаю его за шею и притягиваю к себе. Нахожу его влажные губы. В этом поцелуе нет нежности, только острая потребность отдать себя всю целиком. И получить все в ответ.
Тяжелая ладонь ложится на затылок, запутывается в мокрых волосах. Пальцы другой безжалостно таранят мою плоть, и дыхание рвется. Еще немного и я сойду с ума. Терпеть почти не осталось сил.
Лука чувствует, что я на грани. Усиливает натиск, перехватывая инициативу. Теперь его язык хозяйничает в моем рту, сплетаясь с моим, пленя и клеймя.
Он настойчив и неумолим, этот горячий и огромный мужчина, в чьей груди бьется сильное сердце зверя. Сердце, в которое льется моя энергия, наполняя его своим огнем. Разжигая в нем пламя страсти и жизни.
И я все-таки теряюсь в удовольствии, с тихим всхлипом рассыпаясь на осколки. Мир плывет перед глазами. Краем сознания я понимаю, что плачу. И слезы смешиваются с водой, стекающей по лицу.
— Ради? — в золотых глазах застывает немой вопрос.
Прослеживаю взгляд Луки и глупо, как-то по-детски улыбаюсь, чувствуя запредельное счастье. Узкое запястье оплетает черный, точно ночь, родовой узор.
— Теперь все правильно, — сиплю и покачиваюсь на ослабевших ногах.
Оказывается, я тоже кое-что умею. Жаль только, что это ненадолго.
— Ты что сделала?! — он подхватывает меня, едва стоящую на своих двоих, и усаживает на стеклянную ступеньку.
Закрывает воду и закутывает меня в огромное полотенце.
Меня колотит и зуб на зуб не попадает, зато низ живота больше не тянет и малыши в полном порядке, как и их бестолковый папочка, что растирает меня полотенцем.
— Молока, — голос подводит и я невольно растираю шею. — Можно с медом, — а сама морщусь от перспективы пить то, что с детства терпеть не могу. Но это единственно верное средство восстановить силы.
— Будет тебе молоко, глупая, — Лука злится и я замечаю, что его руки дрожат.
Только поэтому отмахиваюсь, когда он пытается взять меня на руки.
— Даже не думай, — рык получается жалким, — я тяжелая. А у тебя сил и так нет.
— Благодаря тебе их теперь через край, — о, а вот и зверь прорезался острыми скулами и хищным рыком.
— Вот и славно, — счастливо жмурюсь, затылком упираясь в стеклянную стенку душевой.
— Только это не поможет, Ради, — фыркает и уходит, но возвращается быстро с крынкой молока.
И где только раздобыл? Но я не спрашиваю, а жадно пью. Теплое, сладкое, молоко словно раскрывает за спиной крылья. Наполняет силой и жаждой бороться не только за себя, но и за этих таких умных, но глупых оборотней.
— Вкусно?
Киваю, облизывая губы.
— Хочешь? — протягиваю Луке крынку.
Но он лишь качает головой, странно хмурясь.
— Львы не пьют молоко.
Пожимаю плечом. Львы не пьют, а я очень даже. Еще в отцовском поместье удивилась тому, как хочется молока. Не думала только, что мой братец нагло воспользуется этим, чтобы усыплять меня и не давать и шанса на побег.
Молоко обожал Костя, он и заставлял его пить, когда я болела. Мешал с медом и сливочным маслом и отпаивал, когда я мучилась кашлем или валялась в постели с жуткой ангиной.
А еще я удивительным образом согрелась и теперь чувствовала шевеление детенышей.
— Почему ты ничего не сказал?
Спрашиваю, когда Лука укладывает меня в кровать и устало смотрит на брата.
— Чтобы ты не делала вот таких, — он протягивает мне руки, перевитые чернильными нитями узора, — глупостей.
Глупостей?! Я вспыхиваю моментально, стискиваю кулаки.
Значит вот так он расценил мою помощь?!
И никаких тебе спасибо, Ради. Вот так и делай доброе дело.
Впрочем, разве я ожидала иного? О нет, я еще легко отделалась. Думала, рвать и метать станет. Рычать, орать. Видимо, у него просто не осталось сил даже на злость.
И это паршиво. С этим нужно что-то делать. Но что? Где найти ответы?
— Я просто не могу, — говорю тихо, на изломе дыхания, но знаю точно: Лука услышит все, даже если я не произнесу ни звука, — вас потерять.
Меня снова начинает лихорадить. Натягиваю одеяло до самого подбородка.
— Спи, малышка, — ложится рядом и обнимает, делясь своим теплом. — Все будет хорошо. Ты справишься.
Конечно, справлюсь, мысленно соглашаюсь я, устраиваясь поудобнее в надежных руках.
А вечером, когда Лука уходит на очередную деловую встречу, я, переодевшись медсестрой, сбегаю из больницы на встречу к единственному человеку, который знает ответы на все мои вопросы.
И даже не подозреваю, что добровольно отправилась в клетку с псами.
Глава 20.
Ради. Неделя седьмая.
Сбежать незамеченной из почти военного объекта (а иначе клинику, окруженную высоким забором, камерами по периметру и вооруженной охраной, не назовешь) — миссия сложная, но вполне выполнимая. Даже если я похожа на колобок в больничной пижаме. Да и в медицинской униформе краше не стала.
Мне повезло — наш лечащий врач задерживался на сложной операции, а у остального персонала во всю кипела пересменка.
Самое удачное время пробраться в ординаторскую, торопливо переодеться, мысленно уговаривая малышей не мешать маминой авантюре.
И они, похоже, одобрили. Толкнулись в ладонь и ни разу не среагировали на больничные запахи, от которых прежде мутило, как в первые дни беременности. Даже привычная слабость отступила.
В крови до сих пор гуляет адреналин минувшего утра и сладость парного молока. А перед глазами то и дело всплывает тусклый родовой узор моего мужчины.
