Ромчик тут же оказался рядом и протянул руку, помогая Насте встать, хотя теперь необходимости в этом уже не было. Но она улыбнулась Дзюбе и с благодарностью оперлась о его широкую надежную ладонь.
– Мы предоставим вам машину, вас отвезут, куда скажете, – продолжал суетиться полковник, на лице которого проступило нескрываемое облегчение. Видимо, он радовался, что Каменская не устраивает сцену и не истерит, качая права.
– Кстати, о машине, – спохватилась она. – Я не знаю, где она стоит, и у меня отобрали ключи.
– Вопрос решен, – подал голос Антон, стоявший рядом с Большаковым. – Я выяснил, где машина, и взял ключи.
– Вот, Валентин Евгеньевич, учитесь, как надо относиться к ветеранам МВД, заслуженным работникам, – в голосе генерала промелькнула плохо скрытая злоба. – А ваши бойцы только и могут, что ключи и телефон отобрать и в машину запихнуть. Завтра же приказ о взысканиях мне на стол!
Так, здесь идет какая-то своя игра. Впрочем, как всегда, ничего нового.
– Не беспокойтесь, Валентин Евгеньевич, – мягко произнес Большаков. – Я сам довезу Анастасию Павловну. Она сейчас не в том состоянии, чтобы садиться за руль, а мои сотрудники отгонят автомобиль к ее дому. Еще раз спасибо за бдительность и своевременное вмешательство.
– Служу России! – четко отрапортовал полковник Сорокин.
Вадим
– Вадинька, где моя серая шаль с кружевом? Сегодня прохладно, я накину ее, когда пойду к Сарье пить чай.
Блекло-серые глаза смотрят требовательно и тревожно. Когда-то Вадим считал свою бабулю ужасно проницательной, а ее взгляд – пронизывающим. Бабушка видела насквозь. Во всяком случае, ему так казалось с самого раннего детства.
Теперь не то и не так. Как жаль…
– Бабу, сейчас конец осени, все ходят в пальто и куртках. И дождь все время, – со спокойной улыбкой ответил Вадим. – Шаль тебе не пригодится.
Что толку объяснять бабуле, что шаль давным-давно съедена молью и выброшена на помойку? Она все равно этого не помнит.
Деда он с раннего детства называл папой, а вот бабушку отчего-то звал не мамой, а этим странным укороченным «Бабу» с ударением на последнем слоге. Откуда взялось в лексиконе маленького Вадика это слово, никто не знал.
– Ну пусть, – неожиданно покладисто согласилась бабушка, – пусть осень, я надену пальто. Где оно? Вадинька, надо найти пальто побыстрее, Сарья ждет меня, мы договорились, и я не хочу опаздывать.
Сарья, она же Сара Исааковна, бабушкина подруга детства, умерла много лет назад, когда Вадик учился не то в пятом, не то в шестом классе. Но этого бабуля тоже не помнила.
– Сарья звонила пять минут назад, у нее заболела внучка, она просила извиниться перед тобой, ей нужно ехать к дочери. Так что, Бабу, чай будем пить дома.
Ложь была привычной, отработанной. Объяснять что-либо человеку с сенильной деменцией и склерозом бесполезно, спорить с ним и что-то доказывать – пустое занятие, единственный выход – утешительная ложь.
– Звонила? – бабушка неожиданно проявила сообразительность и подозрительность. – А почему я не слышала, как звонит телефон и как ты разговариваешь?
– Потому что ты плохо слышишь.
Это было правдой, тут Вадим не солгал.
– А-а… да-да… – рассеянно протянула она и впала в задумчивость, откинувшись на диванные подушки.
Потом легко поднялась и направилась в кухню, где папа, он же дед, смотрел очередное вечернее политическое ток-шоу. Привычная поза: спина прямая, руки машинально поглаживают рукоятку палки, поставленной между ног.
Вот такие они, его любимые старики. Дед еле ходит, зато интеллектуально полностью сохранный, а Бабу, по-прежнему быстрая и легкая в движениях, страдает деменцией и потерей памяти, а также слуха.
– Выключай свою трынделку, – властным тоном скомандовала бабушка мужу, – я буду жарить свиные медальоны, Вадинька пришел из школы, его надо скорее покормить.
Принесенные Вадимом продукты лежали на кухонной столешнице, радуя глаз яркими упаковками. Сам-то Вадим давно уже понял, что на красочность обертки ориентироваться нельзя и по-настоящему хороших и безопасных продуктов в московских магазинах очень мало, но папа и Бабу так много рассказывали ему о безрадостности и унылости советских продуктовых прилавков и так радовались заграничным этикеткам, что он старался покупать для них теперь не столько полезную еду, сколько красиво оформленную. Он вообще пытался делать для них все, что возможно, обеспечивать любые потребности, выполнять любые прихоти. И царь, и бог, и воинский начальник, и добрый волшебник – это все он, Вадим.
Отца у Вадима не было, а мамаша подкинула его, шестилетку, своим родителям и умотала невесть куда. С той поры появилась один раз всего, подарков сыну не привезла, ворвалась в квартиру бледная, опухшая, постаревшая, расхристанная, долго плакала на кухне, потом разговаривала с бабушкой на повышенных тонах, а потом и вовсе умчалась, хлопнув дверью. На этот раз – с концами. Больше Вадим ее никогда не видел. Спустя несколько лет из далекого города пришло сообщение, что мать умерла от пьянки. Вадим отнесся к известию равнодушно: его единственным отчетливым воспоминанием была не материнская ласка, а отвратительный запах перегара.
Он горячо любил своих папу и Бабу и, когда стал взрослым, смог оценить, как много они ему дали, как много вложили в него. Ах, если бы он понял это раньше! Если бы сообразил вовремя, чем отличается настоящая забота от надоедливой чрезмерной опеки! Если бы был в свои четырнадцать лет капельку умнее, приходил домой вовремя и не заставлял их волноваться!
В один из таких проклятых дней дед и бабушка, не дождавшись внука, который ушел на дополнительные занятия в школьном компьютерном классе и должен быть вернуться не позже восьми вечера, уже в одиннадцатом часу отправились искать его. Позвонить было некуда, ибо мобильные телефоны были слишком дороги для их скромного семейного бюджета. Хотели начать с территории вокруг школы, но до школы дойти не успели: пьяный в дымину водитель на джипе оказался быстрее.
Дед отделался травмами ног и ребер и с тех пор очень плохо двигался. Бабушка пострадала сильнее, ей сделали три операции, одну из них – на черепе, и все под общим наркозом. Пока она лежала в больнице, Вадим, прибегавший к ней ежедневно, не обращал внимания на некоторые появившиеся странности в речах и поступках. Человек тяжело травмирован, три операции, голова болит, швы болят… Да мало ли! Поправится – и все пройдет. Когда тебе четырнадцать лет, слово «необратимо» как-то плохо укладывается в голове, даже если ты очень способный и очень начитанный. Есть множество вещей, понимание которых зависит не от уровня интеллекта, а от жизненного опыта.
– А вот это… ну, с головой… оно скоро пройдет? – спросил Вадик у доктора, когда бабушку, наконец, выписывали из больницы.
Врач, полная женщина с милым лицом и теплыми мягкими руками, обняла Вадика за плечи и отвела в сторонку. Общий наркоз – штука для мозгов не полезная. А если их три в течение нескольких месяцев… Да еще в таком возрасте… Да при травме черепа… Не нужно питать особых надежд.
