Но не случилось. Проснулась она рано, даже жаворонок Чистяков еще крепко спал, но что самое неприятное – проснулась Настя Каменская в отвратительном расположении духа. Настолько отвратительном, что даже испугалась: по сравнению с нынешним состоянием вчерашнее ощущение «противного и мерзкого» казалось просто-таки детским праздником.
Она какое-то время еще лежала в постели, боясь разбудить мужа и надеясь снова уснуть, но ничего не вышло. Гадкое и вонючее чувство нарастало, становилось тяжелее и давило на каждую мышцу, каждую клетку тела. «Надо встать, надо встряхнуться, надо что-то сделать», – вяло думала Настя и продолжала лежать. Уговорила себя, что долежит до будильника, чтобы Лешка нормально выспался, потом спохватилась: какой будильник? Сегодня суббота, нерабочий день. Это, конечно, не означает, что профессор будет валять дурака, он будет работать, но не в институте, а дома, и никакого будильника не предвидится до самого понедельника. «Не буду вставать, пока он сам не проснется», – разрешила себе Настя, испытывая некоторое облегчение.
Дальше стало хуже. Алексей проснулся, а она и не думала вылезать из постели. Леша отнесся с пониманием, предложил принести кофе в спальню, Настя собралась благодарно улыбнуться и вдруг поняла, что не хочет. Не хочет улыбаться, не хочет кофе. Вообще ничего не хочет, кроме одного: отвернуться лицом к стене, никого не видеть, ни с кем не разговаривать.
– Отдыхай, старушка, – мирно произнес Чистяков и вышел из спальни.
Она слышала, как он одевался в прихожей, потом забряцали ключи на связке, щелкнул замок входной двери. Лешка ушел куда-то. Куда? Ей было все равно. Надолго ли? Когда вернется? Это тоже почему-то было безразлично. Не двигаться и молчать – вот единственное, чего она сейчас хочет.
Снова щелчок замка, шаги. Лешка вернулся. Сколько прошло времени? Да какая разница! Надо встать. Или не надо? Но принимать решение ей не хотелось. И даже думать не хотелось. Ничего не хотелось.
Скрипнула дверь, Алексей осторожно заглянул в комнату.
– Спишь? – шепотом спросил он, чтобы не разбудить, если она действительно спит.
– Нет, – глухо ответила Настя, продолжая бессмысленно глядеть в стену.
– Что-то болит?
– Нет.
– Тогда вставай, я в магазин сбегал, продукты принес, будем завтракать.
– Не хочу.
– Надо, старушка, надо, – сказал он уже обычным голосом. – Я понимаю, ты устала, последние дни были сложными. Поешь – и снова ляжешь.
– Я не хочу есть.
– Тогда хотя бы кофе выпей. Но встать и умыться тебе так или иначе придется.
В его голосе Настя уловила строгость и даже некоторую напряженность. Сделала над собой усилие, повернулась, посмотрела на мужа. И снова ее захлестнул стыд, такой же, как тогда, много лет назад. Как она смеет?! Когда-то, очень-очень давно, когда оба были совсем юными, одноклассник Лешка Чистяков был для нее гением с потрясающими математическими мозгами, но совершенно неприспособленным к обычной жизни. Погруженный в свои мысли, он легко мог перепутать дни недели или время суток, забыть о договоренностях, пойти в магазин за хлебом и вместо хлеба купить масло или кефир. Настя, весьма способная, но далеко не гениальная и сознающая это, зато более приземленная и практичная, старалась опекать своего возлюбленного и контролировать, чтобы он уж окончательно не накосячил. Она легко признавала его превосходство в математическом мышлении, высоко и по достоинству ценила Лешкину любовь к науке, и как-то так само сложилось, что в повседневных заботах она стала главной. Она руководила. Напоминала. Организовывала. Устраивала. Или оно не само сложилось, а это Настя так сложила?
Она даже не заметила, что, когда после учебы в школе и в вузах они стали жить вместе, устраивать и организовывать начал Лешка. Она с утра до ночи пропадала на службе, а он покупал продукты, готовил, пылесосил, утешал ее, поддерживал. Из всех предыдущих функций у Насти остались только напоминания, потому что в молодости память у нее была превосходной и она никогда ничего не забывала. Но ей все еще казалось, что она продолжает руководить, хотя это давно уже было не так. Она по-прежнему чувствовала себя старшей в их паре, главной, хотя на самом деле по возрасту была даже на несколько месяцев младше.
Когда она из ведущего превратилась в ведомого? Наверное, давно, только Настя этот момент как-то упустила. Лешка умнее. Сильнее. Талантливее. Мудрее. И ведь она беспрекословно признает это. Он никогда не падает духом, не опускает руки, не прячется от трудностей, не избегает проблем. Он мужественный и честный. А она – слабая и трусливая, хоть и умненькая, и способная. Он всегда был ее опорой и надежной поддержкой, каменной стеной, за которой можно укрыться от собственного несносного характера. Он все годы молча терпел ее неумение и нежелание вести домашнее хозяйство, ее трудоголические запои, ее перепады настроения, ее отчаяние от каждой совершенной ошибки, ее работу без выходных и праздников. Он ни разу не упрекнул ее в том, что у них нет детей. Да что там не упрекнул – даже не высказал вслух сожаления, хотя сожаления эти у него наверняка были. Не могло их не быть. Но Лешка принял ее такой, какой она была, со всеми ее приятными достоинствами и неприятными недостатками, и никогда не пытался изменить.
Так какое право она имеет сейчас ничего ему не объяснять и отделываться короткими «не хочу»? Вот только как объяснить и что объяснить, если она сама ничего не понимает?
Настя решительно откинула одеяло и потянулась за халатом.
– Леш, я не понимаю, что со мной. Расколбасило меня не по-детски, – жалобно произнесла она. – Все тело ноет, и суставы, и мышцы, и голова очень болит. Но это точно не грипп, ты не бойся, я тебя не заражу.
– Я и не боюсь, – спокойно ответил Чистяков. – Просто не люблю, когда ты начинаешь врать. Меня это сразу напрягает.
Настя, не успевшая отойти от кровати, обессиленно опустилась на одеяло.
– Как догадался, что я вру? – спросила она тихо.
– А то я тебя не знаю, – усмехнулся он. – Я же не полный идиот, чтобы за сорок с лишним лет ничего в тебе не понять. Что на нуле, силы или желания?
Она подумала немного, прислушиваясь к себе.
– Желания.
– А силы?
– На плюс одну десятую.
– Одной десятой вполне достаточно, чтобы почистить зубы и умыться. На подвиги, конечно, не хватит, но до ванной доползешь. Давай, старушка, жду тебя на кухне, будем разбираться с твоими обнуленными желаниями. Я творог принес и сметану, пока ты умываешься, сырнички пожарю.
Настя никогда не понимала, как ему это удается: самыми обычными словами и действиями приводить ее в чувство, заставлять не концентрироваться на негативе, переключать внимание на что-то очень простое, но радостное. Радостным фактором в данном случае были вовсе не сырники, при одной мысли о которых ее начало подташнивать, хотя у Лешки они всегда получались очень нежными и вкусными. Зато его слова «будем разбираться» – как внезапное солнышко, проглянувшее сквозь плотные тяжелые темно-синие тучи. Просто и радостно. Она не одна. Они вместе. И ему не все равно.
