И потому ему не было больше места ни в ее мыслях, ни в ее жизни, из которой он добровольно и безоглядно ушел. Как не было места и сожалениям о том, что у них снова, как и много лет назад, ничего не получилось.
Кроме ребенка, о котором он ни за что не узнает.
Тот страх, что испытала тогда при мысли, что Герман заберёт ее ребенка, теперь, после встречи с ним, усилился многократно. Он затмевал собой все – всколыхнувшиеся со дна души эмоции, которые считала давно отмершими; непрошеное тепло, разлившееся по телу от его прикосновения; и странный, непонятный ей самой гнев, который испытала в первые мгновения от того, что он стоял перед ней как ни в чем не бывало и вел разговор так, словно это не он дал ей понять, что она в их с Алиной жизни – лишняя и, более того, вредоносная деталь.
У него даже хватило жестокости сказать, что Алина по ней скучает. Наверное, даже если бы он ее оскорбил или посмеялся над тем, что она теперь моет туалеты – это было бы не так больно, как эти слова, просыпавшиеся на встревоженную душу, словно соль на открытую рану.
Да знал ли он, сколько раз она вскакивала среди ночи, чтобы проверить, как там Алина? Представлял ли, какое чудовищное чувство потери испытывала, когда понимала, что малышки с ней рядом больше нет? Понимал ли, что она вообще для нее значила и как трудно ей было перебороть себя саму и впустить Алину в сердце после того, как похоронила брата? И как больно ей было потерять эту девочку, понимая при этом, что сама была виновата в том, что ее похитили?
Нет, всего этого Ильинский, конечно, не знал. И знать, по большому счету, даже не мог. Между ними не было ни задушевных разговоров, ни стремления узнать друг о друге все – даже самое больное и запретное. Во всяком случае, с его стороны. Он не спрашивал о ее прошлом, а она не лезла к нему с непрошеными исповедями. Ему было достаточно просто трахать ее, а она готова была удовольствоваться даже этим, так нелепо надеясь стать однажды чем-то большим, чем ещё одна попользованная им девка.
Она не знала, как все могло бы между ними быть, если бы не случилось этого похищения. Она запрещала себе об этом думать, а все чувства, что когда-то испытывала к этому человеку, теперь выродились для нее в любовь к его ребенку, которого носила под сердцем. К тому, кого она не позволит ни Богу, ни черту, у нее отнять. И уж тем более – Герману Ильинскому.
Нино не была настолько наивна, чтобы, солгав ему, надеяться, что тот никогда не догадается о правде. Хотя ему, быть может, было на нее глубоко наплевать, все же исключать того, что Герман решит навести справки по поводу ее беременности, она не могла. А значит – обязана была теперь предпринять что-то, чтобы он не сумел добраться до ее ребенка.
Как все же глупо было с ее стороны надеяться, что они, оставаясь в одном городе, больше никогда не столкнутся лицом к лицу. Наверное, ей следовало бы устроиться в менее людное место или позволить себе взять с карты деньги, которые Ильинский перевел ей в качестве оплаты за те два месяца, что она у него работала. И хотя искушение вовсе отказаться от этих средств было велико, понимание, что они нужны ее ребенку, удержало Нино от бесполезной демонстрации гордости. Тем не менее, тратить на себя эти деньги Нино считала недопустимым и потому, пока была возможность хоть как-то зарабатывать для себя и мамы – просто делала это, как должное.
И вот теперь, в результате ее очередной неосторожности, случилось то, чего она так боялась. И сколько ни гоняй в голове по кругу все бесконечные и напрасные «бы», которые ей следовало или не следовало делать, изменить то, что уже случилось, этим было попросту невозможно. А значит – оставалось сделать все, чтобы предотвратить самое страшное.
Только как это осуществить – она совершенно не представляла.
Часть 38
- Я видела Ильинского.
Нино произнесла эти слова, едва переступив порог квартиры и, не в силах даже разуться, прошла в комнату и рухнула на ближайший стул.
- Ты сказала ему? – в голосе мамы, поднявшейся ей навстречу с дивана, ясно слышалась тревога, от которой на душе у Нино стало ещё тяжелее.
- Нет, - выдохнула она в ответ глухо. – Конечно, нет.
- Ну и правильно, - заявила мама с неожиданной горячностью и Нино, вскинув голову, с удивлением увидела в ее руках спицы.
- Ты что, вязала?
Она даже не могла вспомнить, когда видела последний раз маму за какой-нибудь домашней работой, хотя прежде, до того, как подагра сделала ее почти беспомощной, та умела, казалось, делать руками абсолютно все. В их квартире и сейчас было полно вещей, вышедших из-под маминых умелых пальцев – начиная с постельного белья и заканчивая чехлами на подушках и мебели.
- Пыталась, - призналась мама, и, отложив вязание, в котором уже угадывались по форме пинетки, с таким видом, будто ее застали за чем-то дурным, поинтересовалась:
- Он спрашивал тебя о чем-нибудь?
Несколько мгновений Нино молча смотрела на мамино вязание, борясь с неожиданно подкатившими к горлу слезами. Она знала, насколько тяжело далось матери осознание, что она больше не может спокойно делать что бы то ни было, рискуя быть застигнутой врасплох очередным приступом. Знала, как та ненавидит свои разбитые болезнью руки и неспособность мастерить или готовить, как раньше. И от того особенно сильно у Нино щемило внутри теперь, когда мама снова пыталась вязать. Для её будущего ребёнка.
- Да. Спросил, чей это ребёнок, - сказала Нино, когда наконец сумела сделать первый свободный вдох.
- А ты? – снова встревожилась мама.
- Сказала, что не его.
- Он поверил?
- Не знаю.
Установилось молчание, которое первой нарушила мама, озвучив то, о чем они обе думали:
- Он богатый человек, Нино. Если он захочет забрать ребенка…
Она не договорила, но Нино все понимала сама – Герману не составит труда добиться того, что у нее отнимут ее дитя. И хотя была вероятность, что она ошибается относительно действий, которые он предпримет, когда узнает о том, что она ему солгала, рисковать снова потерять того, кто ей дороже жизни, она просто не могла.
А значит – ей необходимо скрыться. Вот только беда была в том, что этого она тоже не могла.
- Тебе нужно уехать, - решительным тоном постановила мама, словно прочитав ее мысли, но Нино отрицательно помотала головой:
- Я не могу тебя оставить.
- Можешь и сделаешь это.
- Тебе нужен уход…
- Мне поможет соседка. Ты знаешь, мы подружились с ней за то время, что ты работала няней. И я ведь как-то справлялась тогда, справлюсь и теперь.
- Мама, я с ума сойду от волнения и угрызений совести, - возразила Нино, все ещё не решаясь на то, что та предлагала. Да и куда ей было ехать? У нее не было ни родственников, ни друзей, которые могли бы ее приютить. И даже если она позволит себе тронуть деньги, предназначенные ее ребенку, надолго их все равно не хватит. И что она будет делать потом, вдали от единственного близкого человека, с младенцем на руках и без денег?
