- Ты будешь мне звонить, - уговаривала, между тем, мама.
- Мне все равно некуда ехать, - ответила Нино.
И когда ей уже показалось, что мама сдалась, та вдруг подошла к старому шкафу и, отперев ключом один из ящиков, принялась перебирать лежавшие там бумаги. Непонимающим взглядом Нино следила, как мама ищет нечто, что – она чувствовала это – способно перевернуть всю ее жизнь с ног на голову.
Наконец мама извлекла из кипы старых бумаг пожелтевший от времени конверт и протянула его Нино:
- Наверное, настало время тебе это отдать.
По телу вдруг понеслись мурашки, когда Нино взяла в руки конверт и увидела обратный адрес – Тбилиси, Грузия. Она подняла на мать взгляд, в котором застыл немой вопрос, но та ограничилась единственным словом:
- Читай.
Закусив нижнюю губу, чтобы скрыть нервную дрожь, Нино вытащила из конверта письмо и начала читать.
«Моя дорогая Нино,
тебе сейчас всего лишь пара месяцев от роду, и ты ещё ничего не понимаешь и даже, наверное, совсем по мне не скучаешь, а я, моя маленькая дочка, думаю о тебе каждый день и каждую минуту, и эти мысли помогают мне держаться и бороться.
Быть может, мне не суждено будет к тебе вернуться и ты будешь меня в этом винить. Но, знаешь, я верю, что настанет тот миг, когда ты меня все же поймёшь.
Я пишу тебе сейчас под самый страшный на свете аккомпанемент – грохот танков и пушечные выстрелы. Это горит мой родной город, Нино. Горит моя родная земля.
Независимо от того, чем окончится эта война, ты должна знать, что я просто не мог оставаться в стороне, потому что любовь к Родине – чувство такое же абсолютное, как любовь родителей к своему ребенку. Как моя к тебе любовь, Нино.
Я сражаюсь за свою землю, чтобы однажды, когда она снова станет мирной и гостеприимной, с гордостью показать тебе, своей дочери, твою вторую Родину. А если вдруг мне будет этого не дано, я надеюсь, что однажды ты приедешь сюда сама и поймёшь, что за эту землю стоило умереть.
С любовью, твой папа,
Давид Тодуа».
Часть 39
Перед глазами все плыло, когда Нино отложила в сторону лист, явно наспех вырванный из записной книжки, на котором торопливым почерком были выведены строки, ломавшие все, что она знала до этой минуты.
- Ты говорила… что он нас бросил, - выдавила Нино, невидяще уставившись в одну точку на стене.
- Так и было. Для меня, - ответила мать.
- И он… не вернулся? – спросила Нино то, на что, впрочем, знала ответ и так.
- Не вернулся, - подтвердила мама и в голосе ее ясно слышалась застарелая боль, отчего горло снова сжало невидимыми клещами.
- А его родственники? Они не писали тебе?
- Нет. И я им – тоже.
- Почему?
- Потому что я его не простила.
Нино коснулась дрожащими пальцами неровных строчек письма, пытаясь осознать все, что сейчас узнала.
Отец надеялся, что она поймет его, но это было просто выше ее сил. Если бы он не уехал в охваченную гражданской войной Грузию, их с мамой жизнь сложилась бы совсем по-другому. Мама не осталась бы одна с ней, Нино, на руках, не была бы вынуждена выживать, берясь за самую тяжёлую работу и, возможно, не мучилась бы теперь с больными руками. А ещё – Виталик бы не умер, просто потому, что никогда и не появился бы на свет.
Нет! Она этого не хотела. Ее брат прожил так недолго, но он был в ее жизни не зря. Он научил ее быть сильной, научил бороться и рассчитывать только на себя. И благодаря всему этому Нино теперь была готова на все, чтобы сохранить своего собственного ребенка.
- Тебе необязательно искать их, - вмешался в ее мысли голос мамы. – Но ты можешь побыть в Грузии некоторое время и, быть может, даже что-то для себя понять. Судя по рассказам твоего отца, это действительно прекрасная страна, - добавила она с горечью, от которой Нино захотелось зарыдать.
Ничего уже было не исправить и жизнь невозможно было повернуть вспять, чтобы, словно неверно собранный пазл, сложить все по-другому, но что она действительно могла сделать – так это попытаться понять.
Понять человека, которого не знала. Того, кто к ней так и не вернулся, но все же думал о ней до последней своей минуты. В это она верила безоговорочно.
Нино не была уверена, что действительно поедет по указанному на конверте адресу, но когда вышла из здания аэропорта и села в такси, с губ помимо воли сорвалось название улицы, где когда-то жил ее отец.
Глядя в окно машины на проплывающие мимо нее пейзажи, она внимательно прислушивалась к себе, пытаясь понять, что чувствует. Ощущала ли она свою принадлежность к этому месту и этой земле, за которую погиб отец? Ответом на этот вопрос была лишь глухая тишина, поселившаяся у нее внутри. А ещё – сомнения в том, что поступала правильно, скрывая от Германа правду о ребенке и единолично решив оставить свое дитя без отца. В какой-то степени она обрекала своего сына – или, быть может, дочь - на то, от чего когда-то страдала сама. Вот только ее собственный отец, вероятно, погиб и вернуть его было невозможно, а с Германом все могло быть совсем иначе.
Он не просил ее исповеди, но, быть может, смог бы ее понять, если бы она рассказала ему о Виталике. Ведь когда-то он хотел, чтобы она стала для Алины не просто няней. Он понимал, что малышка нуждается не только в отце. Так неужели же он разлучил бы саму Нино с ее собственным ребенком?
Ответа на этот вопрос она не знала. Она могла рискнуть – и проиграть. А могла оставить все, как есть и, возможно, однажды об этом пожалеть.
Такси притормозило у одного из домов, отвлекая Нино от ее размышлений и, спешно расплатившись, она вышла из машины и огляделась вокруг.
Улица, где она оказалась, была усеяна разноцветными домами с ажурными балкончиками и резными перилами, а над домами, уходя постепенно ввысь, виднелась стена древней крепости, окружённая зеленью и увенчивавшаяся на горе крестом. И глядя на то, как солнечные лучи путаются в зарослях дикого винограда, обвивавшего стены домов, было так трудно, почти невозможно представить, что когда-то здесь шла война и по уютным улочкам грохотали танки. Прикрыв глаза, Нино попыталась представить, каково было здесь в те страшные годы и – не смогла. И в этот момент поняла: отец тоже не мог этого представить. Не мог представить и оставить родную землю в огне.
С гулко забившимся внезапно сердцем Нино решительно шагнула к двери дома, на котором был заветный номер, и позвонила.
Дверь распахнулась несколько мгновений спустя и пожилая женщина лет, должно быть, семидесяти с чем-то, воззрилась на нее, подслеповато щурясь, а затем потрясенно зажала рукой рот. Прошло несколько секунд молчаливого созерцания, прежде чем она вдруг крикнула куда-то в глубину дома - с характерным акцентом, но по-русски:
