Покинув машину, он включил сигнализацию и протянул Еве руку — так, словно они были чем-то большим, чем босс и секретарша и более настоящим, чем фиктивные супруги. Хотя бы здесь и сейчас.
К моменту, когда они, неторопливо прогуливаясь по улочкам старого города, вывернули на главную рыночную площадь, уже стемнело. И с наступлением темноты это место превратилось в некий волшебный городок, обособленный от остального мира.
На всю ширину площади, от церкви святого Войцеха до Мариацкого костела, вдоль Суконных рядов, мягко обвивая мириадами своих огней памятник Мицкевичу, раскинулся рождественский рынок. Ряды деревянных домиков, украшенных гирляндами и еловыми ветвями, создавали впечатление погружения в сказку. Внутри этих праздничных киосков торговали типичными рождественскими сувенирами — игрушками и украшениями, а также традиционными сладостями и прочей снедью. По рынку, восхищенно вертя головами в разные стороны, прогуливались влюбленные пары и семьи с детьми.
Главная ёлка города сверкала огнями рядом с Мариацким костелом, а возле нее в потрясающе красивой инсталляции замерли олени и сани Санта-Клауса. Другую сторону площади венчала огромная световая фигура ангела, трубящего в рожок. Все вокруг дышало праздником и присутствием такого бесплотного, но ясно ощутимого духа Рождества.
Часы на Ратуше по другую сторону Суконнице пробили пять раз и со всех четырех балконов старого здания, открытых по такому случаю, раздались звуки рождественского гимна, исполняемого чистыми детскими голосами. Запрокинув голову, Адам разглядел маленькие фигурки у витых черных перил, облаченные в красные костюмы и зелёные шапочки. Живое исполнение мелодий, к которым никогда раньше не прислушивался, неожиданно пробрало его до мурашек.
Левандовский свернул на первый же ряд рынка и спросил Еву, которую все ещё держал за руку:
— Замерзла? Давай купим пунша или глинтвейна. Чего тебе хочется?
Какая бы «клиническая неуверенность» ни была спутником Евы в общении с мужчинами, у неё оставалось то немногое, что помогало ей, в какой бы ситуации она ни очутилась — Ева умела довольно сносно изъясняться. Но когда речь шла о Левандовском, понимала — даже этой возможности он её лишил.
Вывалив на неё в машине слишком непомерное количество новостей, он тем самым обескуражил её настолько, что у Евы отнялся дар речи.
Самым поразившим из всего вышеозвученного стало осознание, что они с Адамом действительно переспали на том дурацком приёме. А ведь она уже почти убедила себя, что ей это привиделось. А теперь… Теперь на все их отношения и общение стала смотреть под совершенно другим углом. Всё это время Левандовский знал, чем они занимались буквально на днях, и это придавало всему случившемуся совершенно иной оттенок.
Но даже не это в итоге заставило Еву вжиматься в кресло и почти не дышать. Адам стал обращаться с ней так, будто и впрямь у них было свадебное путешествие или медовый месяц. И они действительно были просто Евой и просто Адамом, желающими провести друг с другом время. Левандовский сказал, что она для него загадка? Что ж… Он для неё точно такая же головоломка, понять которую она не может, как бы над ней ни билась.
Иначе как можно было объяснить себе, что ещё пару дней назад Адам дал ей понять совершенно явственно, что их общение — это выполнение сугубо делового договора, а сейчас говорит, что хочет иного?
Она шла за ним, сосредоточив всё своё внимание на жаре, исходящем от ладони, которой он сжимал её похолодевшие пальцы. Что их окружало — не видела. Лишь бы только не думать о том, что сделал Левандовский, когда они были в машине. И о своих ощущениях, рождённых внутри в этот момент.
Боссу удавалось то, чего она не испытывала раньше ни с одним мужчиной — разжечь в ней такое желание парой слов и прикосновений, что даже ощущение прохлады воздуха на горящей коже воспринимались как болезненно-возбуждающие.
— Пока я хочу только одного, Адам, — стоило им остановиться наконец заговорила она, с трудом заставляя себя выпростать руку из его пальцев и отходя на шаг. — Чтобы между нами больше не было тех вопросов, которые сводят меня с ума не первый день. Я не знаю, почему вы… вернее, ты посчитал, что мне неприятен. Я озвучила прямо противоположное перед тем, как мы поехали, ммм, жениться. Да, я говорила о тебе, как о боссе, но в том момент между нами всё было кристально ясно, разве нет? Я вообще думала, что ты меня уволишь в тот день, и не надеялась на то, что у нас будут какие-то иные отношения, кроме как начальник-подчинённая. Да что там? Я ни на что не надеялась вообще.
Она сунула руки в карманы короткого пальто, потом вынула их, сложила на груди, чтобы после снова спрятать в карманах. Ева не могла понять, что ощущает сейчас. Страх, который толкает её на то, чтобы сделать вид, будто она не слышала тирады Левандовского, или же надежду, что у них всё может быть иначе. Но раз уж она уже заговорила, ей оставалось только сказать всё, что миллион раз прокручивала в голове, считая, что эти слова ей вряд ли понадобятся.
— Знаешь, почему я хотела сорвать собеседование, на которое меня отправила твоя невеста? Я знала, что всё это кончится чем-то подобным. Женщины с клинической неуверенностью, которых, меж тем, хотят все мужчины бутиков, — она едва сдержалась, чтобы не улыбнуться горько и кривовато, — совсем не могут заинтересовать таких мужчин, как ты. А вот наоборот — очень даже.
И я знала, что чем больше буду проводить времени рядом с тобой, тем всё будет только хуже для меня. Смотреть на то, как ты встречаешься с «верониками», понимать, что я даже близко на них не похожу — это было бы испытанием для меня в любом случае. Но удержаться от возможности побыть с тобой рядом хоть немного — оказалась бессильна. И вовсе не деньги тому причиной. Так что мне ты приятен… и даже больше.
Ева сделала глубокий вдох, отвернулась, чтобы не видеть Адама. Она уже наговорила столько всего, что это становилось для неё смертельно опасным. Но и дальше общаться так, будто они общались на разных языках, сил не было. Пусть сейчас лучше всё или вернётся к тому, с чего началось, и между ними снова воцарятся отношения босс-секретарша, или уже они придут к чему-то другому. Понять бы только, к чему именно.
— Что касается того приёма… — Ева судорожно выдохнула, но осмелилась и повернулась к Адаму. — Я надеюсь, что была не так уж и плоха. Надеюсь потому — что мало помню из произошедшего после второго глотка мартини. И сегодня не хочу ни пунша, ни глинтвейна. Алкоголь на меня плохо действует.
Она наморщила нос, подошла к первому попавшемуся домику, торгующему сладостями, и указала на разноцветный круглый леденец.
— А от конфеты не откажусь. С детства люблю сладкое.
Адам завел руки за спину, неожиданно почувствовав себя как-то одиноко без ледяных ладоней Евы, пальцы которой жадно сжимал своими. Он стоял и слушал все, что она говорила, пытаясь уложить в голове ее и своё видения ситуации, которые, похоже, были кардинально противоположны.
Но самым удивительным во всем происходящем было то, что вот он, Адам Левандовский, владелец мирового парфюмерного бренда, стоит посреди праздничного рынка со своей секретаршей — и по совместительству женой — и все, чего ему хочется — это смеяться. А мимо них плывут толпы людей, которым они наверняка мешают, встав, как вкопанные, у киоска с леденцами. Толпы людей, которые ни черта не понимают, что сейчас сказала ему Ева. Также как не понять им и того, какое облегчение испытывает от этих слов Адам.
