— Ну… да. Вижу, ты уже понял, что я имею в виду.
— Да, — кивнул Адам, срывая с вешалки пальто и направляясь к двери. — Осталось теперь только понять кое-что ещё.
— Куда ты? — крикнул вдогонку Панов.
— К своей жене! — отозвался Левандовский и промчался мимо стола Марьи Васильевны с такой скоростью, что старушка зябко поежилась во сне.
— Подожди! Ты же не знаешь куда ехать! — Юра кинулся следом за боссом, на ходу прихватывая со стола секретарши блокнот и ручку.
— Черт! — выругался Левандовский, останавливаясь и растерянно запуская руку в волосы.
— Я знал, что это пригодится, — улыбнулся Панов, быстро записывая на листке адрес и вырывая его из блокнота. — Вот, держи.
— Спасибо, — облегченно выдохнул Адам, быстро направляясь к лифту. — С меня премия.
— Да чего уж там, — отмахнулся Юра, но Левандовский этого уже не видел.
Охватившее все существо волнение скручивало нутро, не отпуская ни на миг, и Адам чувствовал себя так, словно внутри него все свернулось в тугой узел, давивший столь сильно, что способен был задушить. Мысли хаотично метались в голове, пока он мчался по данному ему адресу с такой скоростью и нарушая все возможные правила, словно каждая секунда имела значение. Словно если промедлит хотя бы немного — потеряет возможность всё исправить.
Ну почему он не дал ей тогда возможности оправдаться? Почему не выслушал? Почему настолько ушел в самозащиту, ограждая себя от того, что, по его мнению, ничего бы все равно не изменило? Почему сделал неверную ставку на самосохранение, хотя она была проиграна заранее? А итоге потерял два месяца жизни, которые больше были похожи на попытку выжить, чем на саму жизнь.
Конечно, то, что Ева передала не ту формулу, не отменяло самого факта ее поступка, но придавало ему новый смысл. Зная, что в деле замешана Вероника, нетрудно было предположить, что на Еву как-то надавили. Но Адам не мог понять одного: почему она не пришла к нему сразу? Почему не рассказала? Почему, хоть и передала не ту формулу, но — все же сделала это? Какой рычаг воздействия на нее применила Ника, что жена — ему до сих пор трудно было думать о ней как о бывшей — не доверилась ему?
Десятки, сотни, тысячи «почему» безумным хороводом вертелись в голове, сводя с ума. И Левандовский, стремясь поскорее получить на них ответы, отчаянно жал на педаль газа, выжимая из Бентли все, на что только тот был способен. Тридцать километров, отделявшие Екатеринбург от станции Хрустальной, которые в обычной ситуации показались бы сущим пустяком, сейчас ощущались как дорога длиной в бесконечность. И с каждой проходящей минутой и преодоленным километром Адам все меньше способен был здраво соображать и все больше чувствовал, как пожирает его изнутри тревога.
Тревога о том, что он опоздал, с какой бы бешеной скоростью ни мчался сейчас по заледеневшей дороге, рискуя вылететь с трассы. Опоздал ещё в тот момент, когда отказался слушать Еву. Тревога о том, что она начала новую жизнь, в которой ему больше не было места. Тревога о том, что она не захочет разговаривать с ним, как он это сделал с ней. Все это раздирало его на части, подгоняя как можно скорее доехать туда, где он наконец сможет или разрубить этот чертов узел, скрутивший нутро, или оказаться им задушенным окончательно.
Но когда навигатор наконец показал, что Адам находится на месте, к которому так стремился, все мысли и слова, что собирался сказать, прокручивая в уме по сотому кругу, внезапно вылетели из головы. С губ сорвался неверящий смешок — неужели это он, Адам Левандовский, сидит сейчас в машине у дома, где находится его жена и волнуется так, как не волновался никогда в жизни? Глубоко вдохнув, он кинул взгляд в салонное зеркало, зачем-то поправил галстук и вышел из Бентли.
Он оказался перед небольшим бревенчатым домиком, окруженным высокими сугробами и величественными соснами со всех сторон, с пушистой снежной шапкой на крыше-голове. Домик выглядел так, словно сошёл со страниц старой-старой сказки, кажущейся давно знакомой, но сейчас, как в детстве, когда сказка двигалась к своему концу — Адам ещё не знал, какой у нее будет финал. Знал лишь, что готов победить хоть миллион Змеев Горынычей и Кащеев, лишь бы вернуть свою царевну.
Левандовский сделал шаг вперёд, к двери, но тут же замер, неприятно пораженный мыслью, которая пришла ему в голову только теперь. Что делает Ева в этом незнакомом ему доме? Что, если находится здесь не одна? Что, если уже нашла ему замену, забыв обо всем, что с ним связано?
Но ведь Юра, который, как знал Адам, встречался с подругой Евы, тогда сказал бы ему об этом? Или нет?
Левандовский нахмурился, ощущая, как руки сжимаются в кулаки при мысли, что какой-то другой мужчина касался его жены. Хотя бы даже пальцем. Или взглядом. А если чем-то посерьезнее… то он вообще ему не завидовал.
Но если он, Адам, сделав все, чтобы оградить себя от воспоминаний о Еве, так в этом и не преуспел, разве могла она легко забыть о том, что было между ними?
Ещё сегодня утром он думал, что Ева была с ним только потому, что ей заплатил Фогель. И этого нельзя было исключать до сих пор, но сейчас, когда надежда снова теплилась внутри, робко стуча о грудную клетку, Адам не хотел верить в то, что Ева отдавалась ему ради чьих бы то ни было денег. Ведь она передала конкурентам не ту формулу, значит, в конце концов, пошла против них. И этому могло быть только одно объяснение. И он хотел его услышать. Немедленно.
Адам подошел ближе к дому, взошел на крылечко и, не давая больше себе возможности думать о чем бы то ни было, постучал. Прислушался, жаждая услышать лёгкие шаги, но слышал только стук собственного сердца, грохотавшего в ушах. Он уже занес руку, чтобы постучать снова, когда дверь наконец открылась и перед ним предстала Ева.
Он смотрел на нее молча несколько мгновений, заново впитывая в себя ее образ, так жадно, будто она могла сейчас исчезнуть. Он смотрел на нее — родную и любимую — и чувствовал себя так, словно не было этих двух месяцев, когда каждый вдох был мучительно трудным. Словно не было этих двух месяцев, когда не знал, для чего вставать по утрам. Но они были. И как бы ни хотелось ему сейчас сжать ее в объятиях без лишних слов, сделать он этого не мог, потому что их разделяло пока слишком многое. Неясные моменты, жестокие слова и бездна боли — у каждого — своя, которую было не так-то просто перешагнуть.
Пауза затянулась и он в конечном итоге не нашел ничего лучшего, чем сказать:
— Привет. Могу я войти?
Глава 27
В воздухе всё чаще витало преддверие весны. Дни становились длиннее, даже морозный воздух пах как-то по-особенному — пьяняще и сладко. И пусть это только казалось Еве — было неважно. Она цеплялась за мысли о том, что впереди весна и лето, и они придавали ей сил.
С того момента, как Галка привезла ей документы, внутри Евы будто что-то окончательно умерло. Поставило точку в том, что касалось её надежды. Призрачной и почти несбыточной надежды, что они с Адамом снова будут когда-то вместе.
